32

Я изгнана из палаццо в очень мягкой форме. Джузеппе и его друзья с необыкновенной заботой и даже нежностью несут меня к входной двери и оставляют на улице — красноглазую, растрепанную, злую, безутешную.

Предлагают подвезти меня, но я качаю головой. Просто стою там. Молча. Дерзко. Отказываюсь двигаться с места. Рыдаю.

Дверь закрывается перед моим носом, но я иду прямо к ней и стучу огромным древним кольцом. Еще раз. Никто не отвечает. Четвертый раз, пятый. Поднимаю и опускаю металлическое кольцо, отполированное до блеска сотнями посетителей разных веков, богачами и бедняками, знатными и низкого происхождения. Наконец Джузеппе нехотя открывает дверь. Вздыхает и с состраданием смотрит на меня, затем качает головой:

— Простите, Икс. Мне очень жаль. Но вы больше никогда не сможете увидеть синьора. Это его приказ.

— Но, Джузеппе, нет. Джузеппе… прошу… прошу…

По щекам снова бегут слезы. Мимо по Кьяйя гуляют прохожие, они с любопытством смотрят на американку, которая плачет и кричит у дверей Палаццо Роскаррик. Пускай смотрят. Какая разница?

Сейчас ничто не имеет значения.

— Джузеппе, ты должен что-нибудь сделать! Уговори Марка изменить свое решение. Я хочу быть вместе с ним. Что бы… что бы ни произошло. Я хочу быть с ним.

— Per favore. Это от синьора Роскаррика. Вы сможете уехать, вы будете в безопасности.

Джузеппе пытается всучить мне большую пачку денег. Беру деньги, презрительно смотрю на них и сквозь дверь кидаю всю пачку в парня. Повсюду, как конфетти, сыплются оранжевые купюры в пятьдесят евро. Джузеппе даже не моргает. Наклоняется и поднимает одну банкноту. Вкладывает ее мне в руку, зажимает мои дрожащие пальцы.

— По крайней мере возьмите такси, signorina, — говорит Джузеппе.

Затем он закрывает дверь. Я знаю, снова она не откроется. Никогда больше. А если и откроется, то определенно не для меня. Но я все равно несколько раз бью по ней кулаком, тщетно.

Через полчаса слезы останавливаются, а потрясение понемногу проходит. Более сильные и гнетущие чувства берут верх. Останавливаю такси и забираюсь внутрь. Говорю водителю ехать до Санта-Лючии. Затем заглядываю глубоко внутрь себя, исследуя образовавшуюся там темную пустоту. Будто хирург, смотрящий на снимок ужасной опухоли. Или ювелир, заметивший недостаток в драгоценном камне.

Я знаю, эта опаляющая сердце печаль теперь со мной на всю жизнь. Навсегда. Она уже поселяется в моей душе, будет делить со мной квартиру, занимать все сознательные часы моего времени. Когда я проснусь или лягу спать, она будет рядом. Это ужасная и непрекращающаяся печаль потери кого-то любимого, кого-то, кто был больше чем другом.

И как-то утром я проснусь, и печаль заговорит.