— Avanti!

Мы все еще движемся вперед. Воздух жаркий и слегка разреженный. У меня уже кружится голова, а ведь еще предстоит пить кикеон. Будет ли там кикеон? Надеюсь, нет. Надеюсь, да.

Спускаемся вниз по еще более узкому коридору, выложенному греческими кирпичами и камнями. Здесь сыро, мрачно, тоскливо и воняет гнилью.

— Осталось совсем немного, carissima.

Марк ободряюще кладет руку мне на плечо, но я вовсе не спокойна. Теперь я напугана по-настоящему. Мы ведь так глубоко под землей, в богом забытых подземельях Napoli Sotterraneo, спускаемся к центру земли.

— Пришли, — по-английски говорит наш проводник.

Вижу впереди приглушенный свет. Туннель выходит к нескольким подземным камерам, освещенным факелами и фонарями, испускающими синее сияние. Здесь уже собралось немалое количество народу, они пьют вино и беседуют. Однако по сравнению с предыдущими мистериями атмосфера совершенно иная. Играет церковная, довольно простая музыка: григорианские напевы, а может, и что-то более древнее, греческое. Очень печальная мелодия, но чересчур навязчивая.

Марк выглядит встревоженным, между его бровей пролегли глубокие морщины. Пожимаю ему руку, теперь я стараюсь приободрить его. Он выдавливает из себя вымученную улыбку.

Нас проводят в низенькую камеру с полукруглым потолком, как в самолете, вот только из сырого камня. По сторонам выступают узкие каменные полки, вдоль них, склонив головы, стоят люди.

Полуцилиндрическое пространство камеры освещено горящими факелами. В их неровном свете видны жуткие рельефы на выгнутых стенах. Предположительно они относятся ко времени самых ранних мистерий в Южной Италии, возможно к третьему или четвертому веку до нашей эры. Каменные бордюры изящные, но довольно примитивные. На них изображены пытки мужчин. Одному перерезали горло. Другого истязают содомским грехом. Третьему жестоко вогнали нож в спину. Лицо мужчины искажено, из раны брызжет кровь.

Вспоминаю странный шрам на плече Марка. Возможно, одна из тайн мистерии разгадана. Изогнутый шрам — след от ножа. Наверняка это символ посвящения в мистерии, подобно татуировке на внутренней стороне моего бедра.

Я вновь сжимаю ладонь Марка. Теперь она стала влажной от пота, мой лорд явно очень нервничает. Раньше я таким его не видела. И мой собственный страх кольцом сжимается вокруг меня. Что же будет?

Музыка набирает обороты, теперь это хор простых и суровых голосов, скорбных и слезливых, создающих некоторое неблагозвучие. Но мелодия очень отчетливая. Может, в какой-то из камер разместился хор — здесь же так много подвалов и темниц, склепов и дионисийских храмов, преданных с течением времени земле.

— Выпей, — вкладывая мне в руки чашу, говорит девушка.

На ней нет белой туники, на этот раз одеяние полностью черное и совершенно простое. Однако девушка, видимо, выполняет ту же роль, что и прислужницы мистерий на прочих обрядах посвящения.

Обращаю взгляд к Марку, ища поддержки и совета, но он лишь берет металлическую чашу и опустошает ее, выпивая все до последней капли. Вытирает губы ладонью и презрительно возвращает сосуд. В его поведении я опять замечаю некую странность: это не тот ловкий, умный, аристократичный Марк, которого я знаю. Передо мной совершенно другой мужчина. Его внутренняя злость грозит вырваться на поверхность.

— Марк, с тобой все в порядке?

— Смотри, cara mia, — отмахивается он от моего вопроса. — Полагаю, тебе просто нужно смотреть. Пока.

Я поворачиваюсь и смотрю. Из толпы выбрали женщину. Франсуазу. Узнаю еще трех-четырех девушек: моих сестер на пятой мистерии, также претенденток на посвящение. Но Франсуазу избрали первой.

Мы все стоим на каменных подиумах по обе стороны похожей на бочку камеры. Кивнув, Франсуаза в своем черном платье медленно и покорно спускается по каменным ступенькам, затем движется вдоль впадины в центре комнаты, к дальней стороне помещения. Там, на стене, я замечаю довольно примитивный рисунок греческого или римского солдата, забивающего быка. Но мужчина не просто убивает животное, а свирепо вонзает кинжал ему в горло, так что из шеи испуганного зверя фонтаном хлещет кровь. Триумф человека над животным? Или триумф жестокости над милосердием?