— Поезжайте домой.
Старик несколько мгновений растерянно хлопал ресницами, а потом забубнил:
— А ведь и правда. Помирать лучше на родине.
Там у нас и кладбище получше. И родители мои лежат неподалеку. Чем тут-то, лучше уж я дома…
Старик разговаривал сам с собой и часто кивал головой. Данилы давно за столиком не было.
Он шел по платформе и сам себе не мог объяснить что же сейчас случилось. Но это была его пятая поездка, и за последние годы он привык доверять внутреннему чувству, диктующему что и как сделать или сказать.
Через два года в той же закусочной на площади он снова повстречал старика. Тот ждал его.
Как только Данила вошел, старик бросился ему навстречу. Под руки повел к своему столику, усадил, придвинул к нему свои пирожки и от избытка чувств долго не мог произнести ни слова.
Только руками размахивал, как в немом кино, борясь со слезами.
Наконец, выпалил:
— Живой я, сынок, вишь… — И заплакал весело. А потом, успокоившись или наплакавшись, рассказывал:
— Каждый год приезжаю к детям на месяц и жду тебя здесь. В закусочную эту, как на работу хожу, веришь? Я ж тебе жизнью обязан, а ты и не знаешь…
После встречи с Данилой старик вернулся домой и собрал вещи. Всю дорогу в поезде виделось ему ухоженное сельское кладбище, где не дети, так хоть соседи навестят и в родительское, и на светлую Пасху, а может и на Благовещенье заглянут… В старом доме — пылища, паутина, запустенье. Только метлу соорудил, прибираться начал, а тут к нему народ повалил. Сначала сосед заглянул, про питерскую жизнь выспрашивал: что, да как, да почем. А как разнеслась весть о его возвращении, повалили гости со всего села.
На столе сама собой самогонка возникла, кто-то картошечки принес, кто-то огурчиков. Все на старика как на диковинку смотрят, столичных рассказов ждут. Шутка ли — пятнадцать лет не видались.
Решил старик односельчан не огорчать известием о своей болезни и близкой кончине. Они к нему как на праздник пришли, вон Алексеевна, первая зазноба его юности, и прическу соорудила в парикмахерской и платок новый на плечи накинула. Грех гостей печалить. И повел он рассказ о своих столичных приключениях.
Говорил и самогонкой свой рассказ заправлял.
Может, оно и вредно, только все равно помирать…
Неделя минула, вторая, а в доме у него народу не убывало, даже напротив: молодежь набежала.
Кто в Питере в институт поступать собрался, кто про каких артистов узнать — все к нему.
Старик, правда, вел в Ленинграде жизнь довольно скромную и скучноватую, но фантазия его разгулялась не на шутку… А тут еще Алексеевна глаз не сводит, совсем себя мальчишкой почувствовал, поэмы сочиняет… Из окон бабки его внучатам несмышленым показывают, пальцем тычут. В лавку зайдет — очередь расступается. В общем важнее него персоны на селе не было. Два месяца купался старик в человеческом внимании и уважении. А через два месяца в сельскую больницу сдал анализы и встал на пороге как истукан, получив результат. Здоров. Абсолютно здоров. Напрочь.