Гаяна как и Коля была автомобилисткой с юности. Ещё с тех пор как со словами: "Папа, я умею" надавила на газ, в результате чего к ним на кузов слетел цветок с чьего-то подоконника открытого окна на первом этаже. Теперь у неё был свой "Запорожец". И это было не для понтов, «на нем только припозориться можно» , а средство передвижения. Всё со слов самой Гаяны. И поскольку стиль вождения у неё сохранялся с первого опыта, то на праздник "8 марта" её очередной любимый преподнёс в подарок бампер.
От неё же я узнала что "замуж можно выходить хоть сто раз, если, конечно, повезёт". Ещё вдогонку к моей болезни Гаяна рассказала, что тоже имела опыт страдания: однажды у неё капитально нарвало палец, было больно даже на него смотреть. Её положили в полном соответствии с диагнозом в отделение гнойной хирургии. Вы можете себе представить в каком там виде лежат? И там же оказалась Гаяна со своим пальцем. Это было даже не смешно. Пока она там лежала, то выполняла все обязанности санитарки для несчастных соседей по палате. И от неё ко мне пришёл вывод о том, что в болезни кто бы не был с нами рядом, но внутренне мы сам-на-сам с небом.
Я осталась навсегда благодарна этой семье даже просто за то, что они были в моей судьбе.
За все время это были единственные реальные москвичи, с которыми я общалась. Хоть сплетни их московские послушала. Не какой прапорщик где ночевал, а достойные.
Главные сплетни по Москве были все про Пугачёву и её Кристинку. Что у Аллы Борисовны начался "молодёжный период" возвестил ещё с экрана Раймонд Паулс. Но ведь Кузьмин был на каких-то шесть лет младше неё. Интересные взгляды царили тогда в нашем обществе: "Ей же уже аж тридцать семь!". Единственное, что портило "женишку" имидж, это кликуха -: "ПТУшник".
Если уж говорить о её тогдашнем "молодежном" периоде, то скорее о смене музыкального стиля на при- роковый, что мне не особо нравилось. Но за то появились певицы, которые пели как ранняя Пугачева, так что каждому досталось по вкусам его. Мне очень нравилась, а кому она могла не нравиться Катя Семенова. Ну и Кристину в сплетнях не забыли – девочка подросла и переехала к Пресняковым.
И вот хочется в связи с этими слухами вспомнить великого Черчилля: "По свету ходит чудовищное количество лживых домыслов, а самое страшное, что половина из них – чистая правда." Либо я слухи не про Пугачеву не запоминала, либо их мне не рассказывали.
В конце концов материн отпуск закончился и она всё же уехала. Серёга не очень-то уехал. Я после завтрака, а кормили там вполне сносно, ходила с ним в кино. Ночевать он иногда даже оставался в больнице. Помню там кто-то умер, и Серёгу заставили помогать медсёстрам перетаскивать тело. А он до чертиков боялся трупов. Там кто-нибудь умирал примерно раз в три дня.
Я вообще не сразу разобрала что со мной и как будет дальше. Женщин из моей палаты по очереди оперировали – вырезали секции в лёгких. Пол-этажа, которые занимало наше отделение "верхний торакс" это легкие. Соседние пол-этажа выглядели по сравнению с нашими ужасно. У нас был просто заплеван туалет, а там лежали с нижним тораксом – желтые и зелёные желудочники.
Когда я поступила в отделение, то мне сразу сделали какой-то укол в вену, через неделю второй. Я понятия не имела что это. Но первый курс химиотерапии – приветствует вас.
Вообще сразу скажу, что за полтора года мне не сделали ни одного укола в ягодицу. Всё было исключительно в вену. Мне ни разу не сказали чтоб я хоть что-то купила из лекарств – всё выдавали. А про уколы – никогда не знала даже названий лекарств. Карточку в руках тоже не держала – было категорически запрещено давать больным смотреть в их карточки. Кормили тоже – не помрёшь. Возможно, я попала в последний эшелон советского бесплатного здравоохранения.
Один раз меня посылали на консультацию в МОНИКИ (Московский областной научно-исследовательский клинический институт имени М. Ф. Владимирского). Я туда съездила, но результаты врачи передавали по своим каналам. И мне больные объяснили, что в Балашихе лечат лучше, чем в МОНИКИ, потому что там типа наука и эксперименты, а тут практика – тысячи одинаковых больных, так что лечиться лучше здесь.
Что меня ещё вытянуло – это крепкое молодое здоровье. Потому что болезнь болезнью, но само лечение, весь его курс стоит хорошей болезни. Через полгода больничного мне выдали документы об инвалидности на год "с последствиями облучения и химиотерапии". И ещё через год продлили на ещё один год. После всего перенесенного, сильную одышку я получила на всю жизнь, это кажется называется пневмосклероз. А после многочисленных химеотерапий все органы своего тела я чувствовала по отдельности. Вот лежишь и чувствуешь контуры своих почек, печени, желудка. Неперевершено. И начали бить судороги по ногам от вымывания калия из организма. От этого и просыпалась, хоть и пила таблетки «Оротат калия» пачками.
Однажды, когда уже при энной химиотерапии я спросила медсестру, что она мне колет, то она ласково ответила: «Какая тебе разница?» Я ответила, что волнуюсь: вдруг лысеть начну. И тут получила ценную информацию о том, что то, от чего лысеют, мне уже давным – давно прокололи. Просто есть люди, на которых это не действует, с чем себя и поздравила с ужасом и удивлением. Больше я ни от кого не слышала, что на них это не подействовало. Это вкратце сочинение "Как я провела полтора года". Всегда читая детективы люблю после ознакомления с основными персонажами посмотреть чем кончилось, а потом уже внимательно и спокойно читать всё произведение. Мне так интересней, без нервов.
Так вот, в этом хирургическом верхне – торакальном отделении мне назначили биопсию – то есть взять кусок ткани из лимфоузла для анализа, но надо брать именно там где лимфоузел увеличен, у меня в средостении и подмышками. В моем случае предписали – из подмышки, не вскрывать же грудную клетку.
Эту процедуру проводят в операционной, а она на несколько отделений одна, и наши – два дня в неделю. На каждый день назначают три операции, а меня записали после трех операций дополнительно. Но в этот день операции были очень тяжёлые и меня не взяли – сильно устали. Потом через день та же история повторилось. И мне сказали, что в следующий раз с меня просто начнут. За это время полный первый курс химиотерапии уже мне сделали (это два укола с интервалом в неделю).
В день биопсии медсёстры мне вкололи какой-то успокоительный препарат, отвели в операционную, раздели, разложили, привязали. Тут пришли анестезиологи делать местный наркоз. Осмотрев мои записи они спросили: «С какой стороны обкалывать?» Медсестры не знали, они в углу смотрели модный журнал. Я предложила с любой стороны, моего совета врачи не послушались. Наконец пришел мой хирург –заведующий отделения, профессор, доктор наук. Он и должен был делать мне биопсию. Он начал тыкать меня в подмышки, вздохнул и сказал: "Отвязывайте, рассосалось". Медсестра, вынырнув из журнала мод, офигела. Она сказала, что работает тут пятнадцать лет и первый раз кого-то отвязывает без операции. Я вернулась в палату, где мне сказали, что я так боялась, а вот ведь быстро вернулась, но я пояснила, что мне биопсию так и не сделали.
После этого меня перевели в Радиологию и стали лечить по первичным снимкам. По ходу делали контрольные рентгены легких. В какой-то момент я сбилась со счета: сколько мне сделали рентгенов и прочих проверок лимфоузлов по всему телу. Светили, вливали, и я сама стала маленьким Чернобылем.
Нас в палате было человек десять. У всех кроме меня опухоль молочной железы. Но некоторых облучали после операции, а некоторых перед.
На мне нарисовали зеленкой кресты на спине и груди, и по ним прицельно лучили. Рисунок надо было поддерживать, чтоб «прицел» не сместился. Но эти лимфоузлы во-первых увеличившись помяли легкие, во-вторых невозможно было "лучить" только их и не попадать по легким. Так что досталось и здоровым органам.