Глава 4. В театре

Ваня, улыбаясь, вышел из комнаты, где-то через полчаса после этой ужасной ссоры. Никакой тревоги, никакого страха — юноша прекрасно знал, что предать лучшего друга не смог бы, хоть к виску пистолет приставь. После окончания школы, потеряв всех друзей, кроме Саши, Есенин стал ощущать себя частью великой миссии. Он заметил, что все люди не способны держать секреты, готовы предать, обмануть и не знакомы с таким понятием, как самоотверженность. Ваня старался хотя бы среди своих близких людей оставаться настоящим другом, показывать пример! Да, разумеется, вспыльчивость его не могли погасить никакие порывы, но разве ссора, причиной которой стало недопонимание, может сравниться с предательством, с лицемерием?

Есенин решил не доходить до кухни, когда услышал оттуда свое имя голосом Коровьева.

— Слушай, Чехов, успокойся! Я могу ему верить. Да, Есенин — легкомысленный красавчик и харизматик, но он не предатель.

— Вот именно! Коровьев, спасибо, друг. — крикнул Булгаков. — Ваня не способен на такое, а если доказывать фактами: все это великолепное рандеву, мы с Есениным обсуждали, что твоя девушка полная…

— Тихо, тихо. — ласково прервал его Адам.

— Но вы должны понимать, что Есенин может улыбнуться там, волосы потрепать и все — девушка его! — начал стучать по столу очень раздраженный Чехов.

— Вот именно! — вступил в разговор Базаров. — Он ничего не делал специально, а девушка повелась на красивое личико.

— Почему одним людям приходится из кожи вон лезть, стараться, а таким как Есенин достаточно просто существовать?! — рявкнул Чехов, не уследив многозначительный смешок Булгакова и резкие взгляды Вити и Адама на востоковеда.

— Потому что я классный. — улыбаясь, вошел в комнату Ваня в расстегнутой рубашке.

— Закрыли тему. — поднял вверх руки Коровьев. — Все готовы? — Ваня стремительно начал застегиваться. — Помните, куда мы сегодня идем? — он поднялся и потер руки.

Парни дружно закивали, принявшись накидывать куртки. Есенин с Чеховым постоянно злобно переглядывались: и дома, и на улице, и в метро.

Женя держал руки сложенными на груди, кусал себя за щеки изнутри и корчил холодную, злую гримасу на красивом лице, казавшимся от этого уродливым. Злость словно вскипала в конечностях, и те немели, а Чехов все думал: «Мы же были лучшими друзьями! Я не сомневался в тебе! Как ты мог? Я думал, что знаю тебя», — одни и те же мысли крутились пружинами в голове. — «Я ожидал ножа в спину от кого угодно, но не от тебя, Есенин. Предай меня кто угодно — мне все равно, но ты? Парни не понимают меня, все думают, что ты белый и пушистый. Да как у тебя это получается? Воспользуйся харизмой, я сам на нее велся, создай секту и свали куда подальше! В море уплыви, как Хаббард! И главное, молчит еще, мать твою! Стыдно? Да не стыдно ему! Сказал бы хоть что-нибудь в свою защиту, а то сидит тут со своей манией величия. Да, Ваня! Ты не всегда прав!» Глаза слезились, щеки дергались, а руки наливались кровью. Обида, про которую сколько ни говори, все зря, самое страшное. «Только… почему я скучаю?»

Есенин стучал по полу вагона ногой в белом кроссовке, закидывал голову назад, вертелся, барабанил по коленям, крутился — в общем, вел себя, как всегда. Заставить Ваню замолчать сложно, но у Жени получилось. Любые вопросы, крики или даже удары — Есенин принял решение молчать чего бы то ни стоило. С ребятами общаться будет, они все вступились и не заслуживают его громкого безразличия, а Чехов… Молчание — потрясающая вещь. Помолчал — Вика влюбилась, помолчал — Чехов из кожи вон вылез. Ваня ненавидел молчать совершенно, постоянная болтовня и шум из ничего, Есенин — громкий и яркий по натуре своей. Но иногда тишина и равнодушие громче криков. Лишь с одним человеком парень не мог молчать даже при необходимости. Заполнял глупыми словами, всем, что способно отвлечь, рассмешить. И этим человеком был сам Ваня Есенин.

Коровьев напрягался, чувствовав это между друзьями. Сегодня он хотел показать ребятам театр, место в котором работал, а, если парни начнут ругаться там, будут проблемы, как минимум, у вышестоящих лиц, а так самым главным было состояние друзей, ведь Адам понимал, что Есенину-то может и все равно, но Чехову больно — он Ваньку любит. Булгаков с Базаровым сидели рядом, переглядываясь, и улыбки на лицах ничего не означали — глаза наполнены болью и страхом.

Каждый надеялся, что товарищи помирятся.

Это же Чехов и Есенин — они только вместе идут!

Адам грелся этой мыслью, поэтому волнение пришло заново лишь по пути в театр, парень не знал реакции парней, не было у него уверенности в их адекватности.

— Идемте! Я покажу вам зал! — чуть не прыгал на месте он. Есенин помог ему расслабиться, когда постучал по плечу и кивнул в сторону указателя «партер».