– Попугать никогда не вредно, – добавил он.

Сталин неторопливо закурил и сказал, обращаясь к Молотову:

– Нота должна быть вежливой до такой степени, чтобы не унизить достоинство страны. На месте Гитлера я бы искал любой повод для разрыва. На месте Сталина я бы повода не давал. Пусть Наркоминдел подумает над текстом. Пусть Вышинский внимательно поработает над формулировками – он это умеет… Война – это не кино и не митинг Осоавиахима; война – это война. А нынешняя война будет войной техники, и победит в ней тот, кто лучше знает приборную доску самолета и рычаги управления танком. Если других мнений нет, – неожиданно торопливо, словно оборвав себя, сказал Сталин, – перейдем к следующему вопросу.

…И вот теперь, всего через месяц после введения германских войск в Болгарию, он получил донесение, что завтра Гитлер нападет на Югославию.

…К вопросам протокола Сталин относился двояко.

Он понимал, что форма лишь обнимала состоявшееся содержание, но отдавал себе отчет в том, что протокол важен не сам по себе, а лишь как инструмент, акцентирующий особое внимание на той или иной частности. Частность, считал он, есть составное, определяющее общее, то есть главное, и уж если он, Сталин, может играть роль в создании этого главного, то, видимо, протокол следует обернуть на пользу дела и подчиняться ему, подшучивая над этой закостенелостью лишь в кругу близких друзей. Главное– чем дальше, тем больше – решалось на международной арене, а там протокол был испытанным способом расставить все точки над «и»: политики говорят на своем языке кратких терминов – время дорого, его экономить надо, а протокол – он большой эконом, большой и проверенный многократно на деле.

…В одиннадцать часов в Кремль вернулся Молотов. Он принимал в Наркоминделе германского посла фон Шуленбурга. Первая встреча с германским послом состоялась вчерашней ночью.

– По нашим сведениям, – сказал фон Шуленбург, – вы ведете переговоры с Югославией.

– Мы ведем переговоры с Югославией, которые не направлены против какой-либо третьей державы, – ответил Молотов, – мы движимы лишь одним желанием: сохранить мир на Балканах. Насколько мы можем судить, руководители рейха также не устают подчеркивать свое желание сохранить мир в этом районе.

– Я думаю, – ответил фон Шуленбург, – что советское правительство выбрало не совсем удачный момент для дружеских переговоров с югославскими путчистами…

– С путчистами? А что, Берлин отказался признать новое югославское правительство?

– Ну, в такой плоскости вопрос пока не стоит, – медленно ответил фон Шуленбург, – называя белградское правительство путчистским, я высказал собственную точку зрения.

– Тем более всего неделю назад Риббентроп подписал Протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту. Следовательно, Советское правительство ведет переговоры с союзником Германии, – добавил Молотов.

– Господин министр, я думаю, что эти переговоры с Югославией произведут неблагоприятное впечатление.

– Где?

– Во всем мире.

– Обо всем мире рано судить, господин посол. Я имею возможность вызвать британского и американского послов, чтобы выяснить точку зрения их правительств…

– Во всяком случае, в Германии это вызовет досаду, господин министр.

– Это ваша личная точка зрения? – спросил Молотов, протирая пенсне. – Или мнение вашего правительства?

– Это мнение правительства, которое я имею честь представлять.