- Возможно: так будет лучше, - виновато потупилась я.

- Не дури, девка. Дети свыше даются. Скинешь – никогда себя не простишь! – шикнула старушка.

- А он простит? Или она? – вздернула бровь я. – Ребенок простит свое явление на свет? Ни семьи, ни отца… Из меня даже женщина так себе, что уж говорить о материнстве? Какая из меня мать?

- Уж какая есть, - развела руками травница. – Все дети любят своих родителей, и не важно: какие те.

- Важно! Вот у меня их вовсе не было, но в этом они хотя бы не виноваты. Война – не их вина! А вот я осознанно обрекаю дитя на жизнь сироты при живой матери.

- Почему это?

- Да потому: что я не могу жить здесь! Меня ждут дела в столице: совет двенадцати, служба в Тенях, поиск… даже если я ничего не раскопаю за давностью по родителям, то смерть Алекса еще свежа… Пока его убийца дышит, мне не будет покоя! Считаешь: я могу втянуть во все это ни в чем неповинного ребенка?

- Считаю: что будущая жизнь важнее уже ушедшей! Ни родителей, ни Алекса ты не вернешь, а вот душу загубишь не только нерожденного дитя, но и свою этим поступком!

- Да как же ты не понимаешь: я не смогу заявиться в столицу с бастардом, не смогу приставить его ко двору! А даже если бы и могла, то не сделала бы этого, потому как эту маленькую слабость можно использовать против меня! Так ли длинна будет его жизнь?!

- Я не могу, я не сделаю, я… Я! Я! – уже практически кричала на меня травница. – Только о себе и думаешь, эгоистка!

- Неправда! – перешла на повышенные тона и я. – Именно отец ребенка мог бы уберечь от всего и защитить его от всех напастей, но он не со мной!

- И чья же это вина?! – шикнула женщина. – Его? – нависла она над кроватью, впихнула мне в руки поднос и тыкнула пальцем в мой живот. – Он виноват в твоем распутстве?! Гуляла ты, а умирать ему?

Даже если бы я и нашла слов для ответа, то не смогла бы и звука произнести: грудь сдавило так сильно, что простой вздох сделать показалось недостижимым подвигом. Впервые в своей жизни я так стыдилась собственного поведения перед посторонним человеком. Моим молчанием воспользовались, продолжая возмущаться, и вот тут я заметила странность: чем дольше слушаю ее, тем больше слышу в голосе звонкие нотки, совсем не свойственные старческому возрасту.

- Умную из себя строишь, а жизни не знаешь! Дети – это и есть сама жизнь! Видели бы тебя сейчас родители, в гробу бы перевернулись! Еще хоть раз услышу: что ребеночка хочешь скинуть, так дам по лбу, что полетишь обратно: откуда явилась!

- Чтооо?! – опешила я такой заявке в свой адрес. – Да кем ты себя возомнила, чтобы орать на меня?! Если я позволяю вести себя со мной на равных, то лишь потому: что отец доверял тебе! Не забывай своего места, травница! Пошла вон! Я не собираюсь выслушивать твои нотации!

Бабулька резко склонилась, схватила с подноса ложку и залепила мне ей по лбу. Сказать: что у меня отвисла челюсть – это ничего не сказать.

- Еще раз позволишь себе так разговаривать со своей кормилицей, получишь не в лоб, а по заднице! – шикнула она, отбросила столовый прибор на одеяло и отвернулась к окну.

- Кормилицей? – во все глаза уставилась я: как она вдруг выпрямилась и отбросила на софу накладные патлы – даже конской гривой это нечто было трудно назвать. – С ума сойти…

Вслед за лже-волосами полетела и накидка, которой я бы на месте горничных даже полы не мыла. Повернулась ко мне лицом уже не сгорбленная старушка, а симпатичная женщина средних лет с округлым личиком, толстой косой, выправленной из-за ворота платья и пышными формами, заключенными в это самое платье.

- Меня зовут Лейна. Я не только принимала вас с Алексом, но и выкормила, выходила, вырастила… пока вас не увез господин Никлос, - опустилась она рядом на кровать. – Позже, примерно с полгода спустя я узнала: что вас выслали из королевства.