Зашипели громкоговорители.
— Вы там не сдохли еще? — сквозь прерывистый кашель скрипит капитан. — Приближаемся к Барьеру боли. Пристегните, долбаные, ремни.
Первым начинает скулить Бингер. У него давление. Он чувствует Барьер раньше всех, почти одновременно с капитанскими приборами. Вот и шахматы полетели на зеленый ворс ковролина. Белые пешки, черные пешки, кони, слоны. Я сжимаю плед до хруста костяшек.
Мы проходим Барьер. Разум просыпается.
— Почему мы не умираем? Я больше не могу так! — Санька бросается на вогнутую стену салона, скребет ее руками, пытается разорвать обшивку.
В его глазах безумие и отчаяние.
— Они бросили нас тут! Твари! Твари! Бездушные твари! — визжит, зажимая голову дрожащими руками, Бингер.
Он становится похожим на старика. Слабые ноги подсекаются, и он падает в пространство между кресел.
Звуки исчезают куда-то, и я выныриваю в реальность, страшную, как кошмарный сон…
Мокрый асфальт преломляет солнечные лучи и кажется мягким. Тучи уплывают на восток, унося последние капли дождя.
— Не! Не! И не мечтай! На этот прием приглашены лучшие. Освещать его будет скорее всего команда Принстона. Они уже выбили аккредитацию. — Гарик кивает головой. — Подумать только, ведущие политики Земли соберутся вместе. Ближний Восток потушили. Потушат и Африку.
Моему сожалению нет предела. Все мои иллюзии рушатся, рассыпаются в пыль. Статьи не будет, и журнал не возьмет меня в штат. Политика — мое поле. Ведь все изучено досконально. Программы, взгляды, высказывания, вся подковерная борьба. С Голнстаном и Видовски уже удалось встретиться лично! Все, все было напрасно…
Я не вижу солнца, бреду вдоль кафе, магазинов, сворачиваю на многолюдную набережную…
Полосатый плед зажат зубами. Мне дурно. Неужели навсегда? Висеть тут в этом тягучем, как мед, пространстве, которое почему-то не отпускает наш борт…
Шевеловский строчит свои формулы. Рвет листы, кидает на пол. Он думает, у него все получится. Без вычислителей, без модуляторов процессов. В уме.
Всех достойнее держится Лупя. Мордой в угол, уши зажал и ногами топает, словно хочет сквозь борт пройти. Но взгляда его я не вижу.
Зэк все крушит. Летят спинки кресел, заслонки багажных отсеков с треском разбиваются о ребра жесткости фюзеляжа. Он несколько раз порывался вломиться в кабину пилотов, но заперто там надежно. Слышен только рев Надин и грохот кухонной утвари.
Профессор сдался. Обхватил кресло и медленно сползает вниз. Щеки впали, очки погнуты, правая кисть расцарапана.
Как все это можно осознать? Снова прошлое. Такое далекое…
Гарик смотрит торжествующе.