— Ох, уж и не знаю теперь, может, и правда привиделось?

Матушка уже одевалась.

— Идем, покажи.

Ефросинья остановилась немного поодаль проруби.

— Сами идите, матушка, не могу я…

Настоятельница подошла, походила вокруг, отошла подальше, вздрогнула, отвернулась и перекрестилась. Не обманула Ефросинья, и не показалось ей.

— Одежду забери, пойдем отсюда.

— А с ней что? Так и оставим?

— А что с ней? Течением отнесет… Теперь что? Молчи только! Знаю, болтаешь, смотри у меня! Выгоню! По миру пойдешь!

— Да что вы, матушка! Неужто я не понимаю! Чай, не совсем дура…

— Вот и хорошо, что не дура. — И сочла нужным прибавить: — Бес ее одолел… Бесноватая была, прости Господи! Тихая, тихая, а себе на уме… странная совсем. Молись, сестра, чтобы в тебя бес не вселился.

— Да что вы, матушка! Упаси Господи! — Ефросинья начала истово креститься. — А что скажем, как спросят? Куда она делась?

— Куда, куда… Ушла поутру… Была монахиня, нет монахини… насильно не держим. Бог ей в помощь, а ветер в спину. Куда пошла, не ведаем… Так-то… запомнила?

Ефросинья закивала.

— А одежу куда?

— Мне давай, скажу: вернула… все, иди, устала я…

Ефросинья, крестясь, ушла, оставив матушку Елизавету одну.

Елизавета закрыла дверь кабинета и открыла потайной сейф. Вытащила оттуда причудливую шкатулку, поставила на стол и откинула крышку. Монеты. Старинные, потемневшие… золотые, должно… Дар сестры Анастасии монастырю. Вздохнула. Права она оказалась — был у девки камень за пазухой. Говорила что-то про то, что чокнутым муж стал, клады мерещились… видимо, не только мерещились. Может, мужа-то она и сожгла из-за этого? А потом совесть замучила, отмолить грехи захотела… А вон оно как вышло — не получилось отмолить-то… н-да… Настоятельница закрыла шкатулку и убрала обратно в тайник. Что теперь делать с этим? Дар греховный, но манкий… Большое богатство, видно… Ладно, потом подумает, жизнь — она длинная…