— Тогда держите кассету. Перепишите. Публиковать не надо. Завалите нам всю работу. Институт не пресс-центр и не пункт связи.
— Обещаю, — сказал я.
— Никому ни слова, — сказал он и весело подмигнул. — Дайте нам еще несколько суток поработать и собраться с силами.
И он скрылся, отгородился от меня тысячами километров замолчавшего эфира, снова распавшегося на атомы. А у меня осталась копия объемной кассеты: несколько нитей с вкраплениями хрома, ниобия и бария. Все как на ладони. И книга. И люди, раскопавшие звездную древность…
…Секрет книги открыт был случайно. Кто-то оставил на столе плоский камень, найденный в образцах инопланетного грунта. Он должен был бы отправиться в хранилище, где, поддерживаемый языками нейтринного пламени, оказался бы в состоянии невесомости: так поступали с космическими реликвиями. И ни один луч света, ни одна пылинка, ни единый гравитационный всплеск не коснулись бы его. Через месяц, через год, может быть, спустя десятилетие кто-нибудь заинтересовался бы каменным обломком и извлек его на свет божий. Скорее всего для того, чтобы вскоре предать забвению.
Камень всю ночь пролежал на столе. Под ним оказался лист писчей бумаги. Утром на листе проступили какие-то значки: черточки, скобки, кружочки. Из них образовались строчки. Не догадаться об их назначении было просто невозможно. Камень еще раз оставили на столе, теперь уже намеренно. И опять на листе проступили знаки неведомого алфавита. Но текст, судя по всему, повторялся.
На следующий день удалось получить оттиск еще одной страницы. Для этого первую страницу накрыли чистым листом и сверху водрузили камень… Каждая последующая страница возникала как бы сама собой, стоило лишь оставить под камнем на час-другой стопку уже полученных раньше «оттисков», строго соблюдая порядок их следования. Как только была получена последняя, восемнадцатая, страница книги, камень «замолчал».
Сергей Шинаков, светлоглазый мечтатель и выдумщик, работал над книгой днем и ночью. Мне рассказали, что он мог по памяти воспроизвести любую из восемнадцати страниц. Позднее он признался, что боялся, как бы текст не исчез вовсе.
В «каменной книге» было что-то от формул: некоторые значки напоминали о языке музейных образцов электронных машин и стародавних математических сочинений. И все же расшифровать текст оказалось делом нелегким. Кто знает, сколько бы тянулась эта история со «звездным манускриптом», если бы Шинакову не посчастливилось: в память машины, помогавшей ему, он заслал символы, предложенные некогда художником Жаном Эффелем и его братом, лингвистом Мишелем Леженом. Давным-давно художник и лингвист мечтали о едином универсальном письме — пазиграфии, — одинаково пригодном для человека и машин. Мечта не была бесплодной: им удалось сделать первый шаг на трудном и интересном пути. Если бы машины не умнели на глазах с такой скоростью, что о языковом барьере скоро перестали и вспоминать; то находка двух реформаторов была бы, вероятно, принята. Во всяком случае, метод, примененный ими, остался вечным достоянием лингвистики. Он-то и помог.
Отдельные знаки «каменной книги» очень походили на пазиграфические линии, удвоенные тире и скобки. Действие знаков усиливалось или ослаблялось этими надстрочными примечаниями. Но при первом чтении их можно было пропустить. Так и сделал Шинаков. А потом разобрался и в этом.
Книга соединяла преимущества иероглифического и буквенного письма: текст передавал все известные нам оттенки мыслей и чувств, а читать его можно было очень быстро.
Из книги я узнал о давней катастрофе. Речь шла о судьбе цивилизации. Планета, где побывал зонд, кружила так близко от своего солнца, что лучи высушили песок, почву, моря и реки. Я узнал и о двойной звезде, заставившей планету изменить орбиту. Кажется, люди предвидели катастрофу. Но что могли они поделать?.. Я прочел:
«Звездный ветер близок. Дыхание солнца рядом. Теплые волны его бегут, не зная покоя, высушивая травы. Остается вечная пыль, сухие листья, умирающие ветви немых деревьев, на которых когда-то раскачивались птицы. Промелькнет короткая ночь — и снова раскаленный ветер, и горячие пенные волны последнего моря пытаются лизнуть наши ступни. Здесь, у моря, кипит прибой, и все ближе противоположный берег. Его прячет жгучий туман, желтый пар. Нет конца звездному ветру. Он сметет с лица планеты все, что мы принесли с собой».
Быть может, то была часть эпоса. У книги не было конца и не было начала. Сама по себе она была свидетельством жизни. Люди боролись с небесным огнем. Но даже ливни, которых ждали, оборачивались бедой: вода сбегала к морю не по затерянным в песках руслам рек, а сплошным валом, снося дома, смывая почву, разрушая дороги. Барханы высились как горы, иногда среди зеленевшей еще долины. У их подножия вдруг расцветали цветы, распускались почки, влажный жар заставлял все живое пробуждаться, спешить жить. Открывались угрюмые каменные россыпи, над которыми витали миражи. Черные смерчи бродили меж камней и скал. Среди песчаных туч поднимались багровые хребты, похожие на языки пламени.
Горячее дыхание пустынь иссушало оазисы. Когда надвигалась сумрачной пеленой прохладная стена воздуха со стороны полюса — его посылали ледовые шапки, не успевшие еще растаять, — раскаленные глыбы трескались от дождей и тумана. Тогда воздух как будто звенел, точно вокруг лопались туго натянутые струны. Может быть, так же вот тревожно и грозно звучала эта погребальная мелодия близ древних земных сфинксов, высеченных из целых скал. Воздух стал красен и темен от мириад песчинок, поднимаемых ветром.
…Миновали столетия. Окаменели остатки трав, кустарников, некогда покрывавшихся розовыми и зелеными цветами, деревьев, напоминавших пинии, липы, пальмы, орех. Исполинский жар рассеял пар в атмосфере, а звездный ветер гнал его понемногу прочь от планеты. Точно легкий шлейф тянулся за умиравшей небесной землей. Наверное, если бы кому-нибудь удалось заглянуть в будущее, за миллионолетнюю грань, он увидел бы голый каменный шар, лишенный воздуха и тени. Но небесный жар завоевывал планету постепенно. Сторона, обращенная к светилу, раскалялась, затем окутывалась ночной темью, теряя тепло, остывая.
Будто бы в подземном дворце, еще сохранившем немного прохлады, статные женщины вышивали узоры. И такой тонкой была их работа, что ее не видно было простым глазом. Большие голубые стекла открывали им необыкновенную пряжу и рисунок вышивки. Так говорила книга.
Вместо игл будто бы сновали и спешили у них в пальцах узкие лучи. За день успевали они сделать только сорок шесть тончайших узелков. Узелки были разными, но вышивка повторялась: у рукодельниц получался всегда один и тот же цветок со стеблем, маленькими листьями и двадцатью тремя лепестками. На каждом лепестке вышивалось по два одинаковых узелка.
Цветы плавали как кувшинки. По подземному каналу выплывали они в большое рукотворное озеро. Здесь, между отвесных скал, собиралась вся вода, еще оставшаяся на планете. Над ним висели горячие облака. Как только лепестков касалось горячее дыхание воздуха, цветы тонули, погружались на дно, где было сумрачно и где вода не обжигала. Наверху вода могла кипеть и бурлить от звездного жара, но, пока водоем оставался наполненным хотя бы на треть, пар уносил с собой тепло, и дно оставалось пригодным для жизни.
…Одну из женщин звали Кэма, что означало «ветер», другую — Аира «волна». Примерно так звучали бы их имена на нашем языке. Были и другие, но имена их не были записаны в книге. И все они отправляли в последнее плавание легкие белые цветы, и сердца их сжимались, когда видели они, как лепестки касались воды.