Коллежский секретарь Андрей Юрьевич Пересветов, исполняющий обязанности пристава второго участка Пресненской части города Москвы, сидел, чуть повернувшись к окну, в своем кабинете и меланхолическими движениями тонких пальцев перелистывал донесение провокатора.

«…Последнее совещание, — писал провокатор, — проходило на квартире у Семеныча в четверг, 2 июня. Присутствовала вся четверка. Семеныч очень болен, кашляет, по ночам ему снятся кошмары…»

Пересветов поморщился — ему бы романы писать, этому хлюсту, а не донесения.

«Говорили о делах — все требуют заданий, а Семеныч отмалчивается. Интересовались: какова точка зрения Ленина на дальнейшее развитие революции, спросили: что же теперь делать? Семеныч ответил: усваивать опыт последних форм борьбы, подготавливать новые силы в главных центрах движения».

Пристав подчеркнул красным карандашом последние слова и задумался.

Десять лет назад он, молоденький выпускник училища Петербургского жандармского корпуса, в сочельник, 24 декабря, прибыл в Москву. Как он был хорош в своем голубом мундире с серебряными оплечьями! Начальник был с ним ласков. Первые ступени служебной лестницы дались легко. Дело, которому он ревностно служил, казалось прочным.

И вдруг все рухнуло… Баррикады пятого года, растерянность и почти полная дезорганизация полицейского аппарата потрясли его. Когда в одну из атак восставших полковник, его наставник, которому он стремился подражать, вдруг начал трясущимися руками срывать погоны, Пересветов выхватил револьвер. Еще мгновение — и он бы покончил с собой.

Но, слава богу, минутная слабость прошла. И когда в Москву нагрянули семеновцы, Пересветов сумел выдвинуться и сделать кое-какую карьеру.

Считая себя в некотором роде лириком и даже немного философом, пристав долго смотрел поверх крыш в голубую даль, сравнивая свое теперешнее положение с непостоянством погоды.

В самом деле, лето выдалось не поймешь какое — жаркие, душные дни сменяются ненастьем, утром — солнце, к обеду — дождь, вечером громыхают громы, сверкают молнии, а ночью опять звезды и тишина. И настроение… да, настроение смутное.

Отчего же?

Прежде всего он хорошо понимал, что пятый год — лишь зарницы надвигающейся грозы. В своих донесениях он все время подчеркивал, что нельзя успокаиваться, что революционеры уходят в глубокое подполье и готовят новые-силы.

Но начальство (в тупости которого он теперь не сомневался) словно не замечало его писаний. Вверх опять полезли выскочки и подхалимы. Его дружок по выпуску, трус и тупица Воеводин, например, стал при главном управлении чиновником особых поручений. А ему, Пересветову, за четыре года ни одного повышения, лишь одни благодарности в приказах.

Поймав себя на этой мысли, он усмехнулся.

«Ну что ты хочешь? Сейчас, когда Москва объявлена на положении усиленной охраны, тебе доверен один из главных участков — Пресненский. Дела у тебя идут гладко. В твоем распоряжении вахмистр и четырнадцать унтер-офицеров. Четверо несут попеременно круглосуточное дежурство, двое — писарскую службу, один исправляет обязанности справочника — хранит картотеку, а семеро молодцов трудятся филерами. Околоточные и городовые надежны, исправно шлют донесения шесть строжайше засекреченных осведомителей…