— Неизвестно, что будет. Можешь ослепнуть мгновенно, можешь слепнуть всю жизнь, может законсервироваться. Всякие чудеса могут быть. Больше всего бойся уныния. Унылый — слепой. Понял?

— Понял, — сказал я, а в душе ни черта не боюсь. С мальчишеских лет привык жить под лозунгом: «Заживет!».

Стал я носить очки, а тренировки пришлось бросить: какой из очкарика горнолыжник! Но через короткое время опять начал я путать Пашку с другими людьми в коридорах, пришлось надеть очки посильнее, а вскоре еще сильней. После третьего раза, когда дошло уже до минус восьми, я суеверно решил не ходить больше к врачам, тем более что все они утверждали: глаза у меня в полном порядке. Но жутко начала болеть голова. Как будто динамитные взрывы разносили ее изнутри. В один из таких приступов, когда я на лекции начал ощупывать голову, нет ли на черепе трещин от этих ужасных взрывов, я подумал на мгновение, что, может, я давно уже сошел с ума, только этого никто не видит. Покосился на ребят, сидят мои приятели-четверокурсники, кто лекцию пишет, кто погрузился в интересный том художественной литературы. Староста нашей группы Ваня, по кличке Берендей, из Яранска, зачем-то мигнул мне и хотел что-то шепнуть, но, видно, вспомнил, что от его шепота лекторов хватает инфаркт, смолчал. После лекции Ваня Берендей подошел ко мне и мрачно сказал:

— Пойдем вниз. Собрание группы будет. Твое персональное дело.

Иду я, где все наши собрались, и соображаю, за что я мог «персоналку» схватить. Ваня быстренько всех успокоил, кто хотел убежать, небрежно возвращал ладонью, говорунов и спорщиков тоже быстро усаживал легким нажимом той же ладони.

— Персональное дело Сашки Ивакина, — объявил Ваня.

Народ загудел, но Ваня продолжал невозмутимо басить:

— Сашка скоро ослепнет — значит, надо что-то с ним делать. Предусмотрительно заранее предвидеть.

Тут завизжали девчонки, поднялся хай, и через пару часов такого разговора было решено:

1. Сашку Ивакина из института не выпускать до окончания.

2. Буде из-за плохого зрения останется без стипендии — стипендию ему собирать.

3. Если ослепнет, учить по слепой системе, для чего заранее узнать про разные учебники для слепых («А зачем они? — сказала Ленка Щеголиха. — Я ему буду вслух читать. Сашка красивый парень, даже приятно»).

4. Идти в деканат и сидеть там всей группой, пока ему не раздобудут путевку в лучшую глазную больницу страны на летнее время.

В общем много было крика. И когда мы шли в общежитие, то меня чуть под ручки не вели, а пуще всего Ленка. Боевая была девчонка, с такой не пропадешь. Потом все куда-то исчезли, и мы остались с Ленкой одни. Она щебетала женские разговоры, а я ощущал на локте ее теплую ладошку и думал: «Не буду обузой для коллектива. И для нее тоже».

Город наш стоит на холмах. Даже поговорка была: «У Рима-то семь холмов, у нас-то десять». В тот раз что-то долго мы шли до общежития. Каблуки постукивали по мерзлому асфальту, и на холмах синел наш город, где Герцен — правда, не по своей воле — бывал, и Салтыков-Щедрин тоже. Мы говорили про разное — и вдруг меня обожгло: «Она же меня, дурака, просто жалеет. Нужен я ей, слепой!»

Тут что-то все засерело кругом и забухали колокола. Очнулся я опять в больнице. Видно, в привычку стало входить. На глазах повязка лежит, на лбу что-то холодное — пузырь со льдом.

Лежать было хорошо, покойно.

И почему-то я вспомнил Кольку Силиму. В его возрасте я о жизни рассуждал так: мужчина должен познать море, тропики и войну. Тогда можно уже умирать спокойно, зная, что изучил земной шарик и условия существования на нем. С точки зрения моря и тропиков, перспективы у меня получались неважные. Про войну — что говорить? Насчет открытия горных хребтов и неизвестных племен тоже не выходило. Получалось: лежи, Сашка, и не прыгай. Будешь учителем, если успеешь кончить. Великие цели оставь другим.

Но оставлять другим великие цели мне, естественно, не хотелось. Что из того, что не выйдет из меня Песталоцци или Ушинского?

При всех вариантах у меня оставалось несколько «зрячих» лет. Значит, мне надо исхитриться и за эти пять лет наворочать побольше дел. Открытие бы какое сделать… Синхрофазотрон изобрести, теорию относительности или разыскать живого мамонта. Пожалуй, мамонта интереснее всего. С ружьем и верной собакой закатиться в таежные дебри…