Вода в леднике была чистейшая и ледяная даже в тот знойный тропический день. От нее приятно и сладко ныли зубы.

— Фу-у, совсем как наша, российская, — блаженно отдуваясь, проговорил пристроившийся рядом со мной боцман и тут же, стряхнув сверкающие капельки со своих длинных щегольских усов, нагнулся и начал пить снова.

Я тоже выпил столько воды, что от тяжести в желудке сразу потянуло в сон. Но с берега донеслись веселые выкрики, чей-то разбойничий свист и такой громкий хохот, что мы с Волошиным поспешили туда. Родниковая водичка у меня в животе переливалась и булькала на каждом шагу, пока я, увязая в горячем песке, продирался сквозь заросли пахучей эфедры.

На берегу шла веселая возня, и загорелые мускулистые тела одно за другим, поднимая тучи сверкающих брызг, падали в теплую воду. Я тоже поспешил раздеться и нырнул, с невыразимым наслаждением ощущая буквально каждой клеточкой кожи ласковое прикосновение соленой морской воды.

После пустынных вод Саргассова моря здешний подводный мир поражал бурным изобилием жизни. Разноцветные кораллы, похожие на окаменевшие цветы, колышущиеся заросли водорослей, пестрые рыбы одна причудливее другой…

У подводных скал толпами собирались толстые, упитанные губаны, объедая с них водоросли. Эти забавные рыбешки на вид казались ленивыми, но стоило протянуть руку, как они уплывали с завидной легкостью.

Среди ярко-красных, изумрудно-зеленых, коричневых и лиловых губок шныряли крабы, вспугивая крикливо раскрашенных рыб-попугаев.

Плывя вдоль рифа, я повернул голову — и обмер…

Из темной расщелины на меня смотрел совершенно человеческий глаз — задумчивый и слегка печальный, прямо-таки «со слезой».

Казалось, глаз этот был вставлен прямо в коричневато-серую скалу. Но вдруг скала стала словно таять и оседать на моих глазах, терять свою окаменевшую форму — так оплывает догорающая свеча.

А откуда-то из-под этой живой скалы ко мне неторопливо и настороженно потянулись три изгибающихся щупальца…

Осьминог!

Я отпрянул и поспешил к берегу. Нырять снова мне пока что-то расхотелось.

— Тут осьминогов масса, особенно возле рифа, — сказал Волошин, блаженно вытягиваясь на горячем песке рядом со мной. — Думаю, постоим у этого островка несколько дней. Не утерпят наши биологи. Тут для них раздолье, в этой тихой лагуне, И мы, глядишь, рыбки половим. Давно я мечтал ушицы попробовать из каких-нибудь экзотических «ангельских рыб» или кровожадных мурен!

— А мурены здесь разве есть?

— Где рифы, там и мурены. Любят в расщелинах посиживать да подкарауливать рассеянных литераторов. Самая для них лакомая пища, — ответил Волошин.

Из воды вышел Казимир Павлович и, стянув с лица маску, улегся рядом с нами.

— А вы здорово ныряете, — сказал я. — Промчались мимо меня, как акула.

Казимир Павлович прикрыл глаза ладонью от солнца и улыбнулся.

— Вас это удивляет? Я вообще неплохой спортсмен. И на лыжах бегаю, и боксирую маленько, и нырять люблю. Грешный человек, люблю и похвастать этим, потому что в молодости не отличался крепким здоровьем. Родители меня слишком опекали, от физкультуры в школе я увиливал. А потом спохватился и всерьез занялся спортом. По чеховскому завету: «Надо себя дрессировать!»