«Получайте, господин Иванов».

Иванов недоволен.

— Много научил? — спрашивает по-шведски.

В ответ я круто ругаю его по древнерусскому обычаю с сильным иностранным акцентом и поясняю:

— Так любил говорить полковник.

Взрыв хохота, я попал в точку.

— Я по-русски знаю еще: пососок на дороску. — И не без гордости поясняю: — Это говорят, когда пьют последнюю кружку водки.

Даже Иванов смеется.

— Вы хорошо знаете русский язык.

И после некоторого раздумья говорит, повернувшись к столу:

— Василий Иванович, дай гостю чаю и не забудь всыпать туда что я сказал. От этого он проснется через несколько дней, если не издохнет.

— Вам нужен отдых, — по-шведски поясняет он мне и, не отрываясь, смотрит в глаза.

Я не хочу засыпать на несколько дней. Тем более навсегда. Но по внимательности взгляда из-под очков и небрежности брошенной фразы угадываю ловушку.

Василий Иванович спокойно отвечает:

— Все сделано. — И передает Иванову чай и кусок хлеба с маслом.

Надо рискнуть. У чая металлический вкус, но, может, это от кружки. А может, и нет.

Все равно пью, вынув ложку, и хвалю, что крепкий. Я люблю русский чай и русское гостеприимство. Мне стыдно, что доставляю им столько хлопот. Убытки, причиненные моим автомобилем, охотно возмещу. А вообще рад познакомиться.

Дожевываю хлеб и возвращаю пустую кружку. Они смотрят на нее с облегчением.

— Ни черта не понимает, — формулирует всеобщее мнение Василий Иванович.

Они рады, что я не понимаю по-русски. Это не удивительно — я знаю, кто они такие. Но какова связь между лабораторией министерства и ветчиной с горошком? Опять же при чем тут Николаевский мост, — первое, что я слышал в этой комнате.