Спустя две-три минуты записку от Феди читала Оленька.

— Ничего не понимаю, — сказала она Грину. — Что-то политическое, да?

— Оно самое, и оно самое задерживает вашего жениха.

Грин вызвал священника.

— Жених опасно заболел, отец Павел! Только что уведомил письмом. Как быть, дорогой отец Павел?

— Прискорбно, прискорбно, — затараторил батюшка, топчась на одном месте, — Ничего не поделаешь, ах, ничего! От всего сердца жалею невесту. Вы ее успокойте, бедную. Боюсь, как бы не заболела невеста…

И скрылся в алтаре.

Грин вышел из собора.

На паперти стояла, поеживаясь от холода, Оленька.

И больше никого не было.

— Где же все наши? — спросил Грин.

— Я их всех спровадила, всех, — ответила Оленька. — Ну что же, милый Александр Степанович, праздник отменяется?

Грин опустил голову, взял Оленьку под руку, прижал к себе.

— Отменяется, моя родная Лесная Находка! Но это ничего не значит. Праздник будет. Пойдемте пешком, погуляем.

— У меня на сердце неспокойно, — пожаловалась Оленька. — Мне холодно. Я зябну. Не оставляйте меня одну, ради бога! С вами легче. Конечно, с Федей ничего не случилось — и все-таки что-то случилось. Как вы думаете, для чего понадобился Федя?

— Вы не волнуйтесь, Федя будет с вами. Ногу он уже отдал своему отечеству — ничего другого с него уже не спросят больше. Но работу спросят, работу потребуют!

Тучков мост охраняли юнкера. Они по трое и в две шеренги по двое ходили, с винтовками на плечах, учебным печатающим шагом. Дойдут до разводной части, браво повернутся и снова печатают.

— Эти могут стихи писать, — сказал Грин, указывая на охранителей умирающеро порядка. — Они и Достоевского, наверное, понимают. А самого главного понять не могут.

На тротуаре у входа в больницу Марии Магдалины стоял Александр Блок. Дожидался ли он кого-нибудь, или просто смотрел на свой город, на свое небо, на окно в четвертом этаже, — девушка гам сидела на подоконнике и плакала… — неизвестно, ради чего или кого остановился Александр Блок. Поднят воротник пальто, опущены плечи, руки в карманах, — должно быть, холодно, а уйти нельзя, надо стоять и ждать, смотреть, и сердце чует, и слова ушли за грань ведомого. Куда он смотрит, что видит его взор? В доме напротив магазин музыкальных инструментов, и на вывеске фамилия владельца: Колчин. А чуть подальше булочная, золоченый крендель над входом. Но это видят все, все это могут прочесть, и Оленька, спускаясь с моста, издали видит: Колчин. А за стеклом витрины — балалайки, гитары, бубны, скрипки, золотой рожок…

— Оленька, смотрите — Блок! — тихо сказал Александр Степанович.