Глеб много раз занимал позиции в брошенном жилье, сотни чужих квартир или деревенских домов, почти целых или с пробитыми стенами и дырявыми потолками, но всегда — с неприглядной изнанкой обычно скрытой от посторонних жизни, и всегда, даже под слоем рухнувшей штукатурки, вокруг было нечто неуловимое — печать настоящего человеческого присутствия, а здесь — ничего. Словно пустые декорации.

Никаких безделушек, прилипших к подушке седых волос, вороха зарядок или старых рецептов.

Глеб озадаченно заглянул под кровать, но его окликнул звонкий женский голос:

— Что-то ищешь?

— Да, — он выпрямился и невозмутимо встретился с простодушными светло-серыми глазищами, — зацепки. Мне же надо как-то искать ведьму.

— Ведьму? — Лиза будто пробовала незнакомое слово на вкус.

— Хорошо, не ведьму, а маму. Так понятнее?

— Маму, — послушно повторила Лиза. — А что с ней?

— Сбежала.

— Да? — Лиза доверчиво подошла к Глебу. — Но почему?

— Ты издеваешься?

— Нет. Твоя мама сбежала от тебя?

— Ты что, всё забыла?

— Ничего я не забыла, — застенчиво возразила Лиза, — только голова что-то кружится. Так ты сказал, твоя мама сбежала? Извини, но я, кажется, нечаянно заснула и всё пропустила.

И вот только теперь, глядя в её невинные и чистые глаза, Глеб до конца понял, что это за жуткий зверь такой — искушение. Необоримое. С затаённым ужасом зажмурился, разрывая зрительный контакт, но стало только хуже. Он стремительно падал в разверзающуюся перед ним пропасть и не находил дна.

Лиза пододвинулась ближе — он мог бы с точностью указать, где находится девушка, потому что нутром чуял перемещения демона в юбке — и ласково и немного обеспокоенно задала ещё один вопрос:

— Что с тобой? Ты расстроен?

— Нет, — выдавил Глеб и с тоской оглядел тонкие женские руки и длинные ноги, едва ли прикрытые шортами и майкой, — ты хоть помнишь, как тебя зовут? Кем работаешь?

— Конечно, — откликнулась она, — я Лиза. Лиза Горелова. И у меня смена через сутки, в Боткинской. Но почему ты спрашиваешь?

— Хорошо, а меня как зовут, ты помнишь?