— А я опять это признаю. Я такая есть! — засмеялась Раиса Васильевна.

— А я тебя и люблю такую, — призналась Наталья Николаевна.

— И я тебя люблю! Я тебе опять столько наговорила, но я искренне хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Ты меня прости, если я тебя обидела, — улыбаясь, она жалобно посмотрела на подругу. — Нет! Вы посмотрите! Она мне — белый агат, а я ей — сковородки! — Раиса Васильевна снова стала прежней.

Такая быстрая перемена, произошедшая с подругой, рассмешила Наталью Николаевну.

— Не извиняйся! Такая уж ты есть: импульсивная, искренняя. Я это давно знаю… Ну почему она не позвонит? — вернулась Наталья Николаевна к больной для нее теме.

— А ты не догадываешься? — удивилась Раиса Васильевна.

— Догадываюсь, конечно. Но я бы постаралась не задавать лишних вопросов, не учила бы ее жизни. Я просто хочу услышать ее голос! Даже по голосу я бы поняла, как у нее обстоят дела.

— Поэтому она тебе и не звонит!

— Ты, как всегда, права… У нее сейчас сессия, а после будут каникулы. Может, она приедет? — с надеждой в голосе спрашивала Наталья Николаевна у себя и у своей подруги.

— Ну, на этот вопрос ты получишь ответ довольно скоро — недели через три.

И как всегда, Раиса Васильевна оказалась права. Через двадцать дней Наталья Николаевна получила новую телеграмму от Маши: «Сессию сдала отлично Нет возможности приехать каникулы буду работать Целую Маша».

Уже по привычке Наталья Николаевна расставила все точки и запятые и поняла, что своей телеграммой Маша тоже расставила все точки над i: видеться с матерью она пока не хочет. Наталья Николаевна знала, что Маша не обманывает ее.

«Ты можешь что-то недоговорить, но обмануть ты не можешь! Я подожду, когда ты захочешь поговорить, упрямица моя. Только, дай Бог, чтобы у тебя все было хорошо…»

Уже получив телеграмму от дочери и узнав, что она не приедет, Наталья Николаевна все равно продолжала ждать. Она встречала в поселке Машиных одноклассников, приехавших на каникулы, разговаривала с ними, видела их счастливые веселые лица, слышала радостные голоса, а сердце ее обливалось кровью. Она хотела видеть другое лицо таким же веселым и счастливым, она хотела слышать другой голос — родной голос дочери.

Наталья Николаевна знала, когда приходит в поселок автобус, привозящий людей с поезда. И именно в этот час ее ожидание достигало апогея, становилось тягостным, невыносимым. Она подходила к окну, смотрела на дверь. Ей казалось, что вот сейчас она распахнется, на кухню влетит голодная Машка и схватит со стола первый попавшийся кусок. Наталья Николаевна представляла это настолько ярко, что готова была сделать дочери замечание, что она забыла вымыть руки.

Так она, мучаясь и переживая, прождала дочь все студенческие каникулы, думая о том, что дочь одумается, бросит работу и приедет повидаться с матерью. Но этого так и не случилось. Наталья Николаевна стала ждать следующей телеграммы. Теперь эти лаконичные, короткие строчки стали средоточием ее сведений о Маше. Она читала их как книгу, в которой всего лишь одна страница — страница жизни ее дочери. И за простыми словами «сессия», «каникулы», «целую» она научилась видеть не только их смысл, но и их образное содержание. Она могла представить, куда Маша может пойти на каникулах, как готовится к сессии и многое другое. Только слово «работа» Наталья Николаевна не могла наполнить никаким содержанием. Она не представляла, чем могла заниматься дочь, кроме учебы.

«Но ведь на любой работе бывает отпуск», — думала она и опять ждала очередной телеграммы, очередной сессии и летних каникул Маши.