Я смотрю мимо нее, в комнату, где Кэт неподвижно лежит на своей койке.

– Это что-то вроде комы?

На этот раз доктор качает головой.

– Только в том смысле, что Кэтрин неспособна двигаться. Однако ее энцефалограмма отображает нормальную мозговую активность. Это говорит о том, что она находится в полном сознании, просто ее мозг заперт внутри тела, неспособного функционировать. Хотя мы научились довольно неплохо исправлять телесные повреждения, в отношении мозга медицина пока не достигла такого же прогресса.

У меня обрывается дыхание. Мышцы моих ног ослабевают, и я плюхаюсь на стул возле поста сиделки.

– Она сможет поправиться?

– Боюсь, это очень маловероятно, – отвечает доктор. – К сожалению, я ничем не могу тебя обнадежить. Прошу прощения, но мне надо было быть в операционной еще десять минут назад, так что, если ты меня извинишь…

Она поднимается с места. Я пытаюсь уцепиться за ее рукав, но промахиваюсь и хватаю лишь воздух. Я падаю на колени и остаюсь в этом положении, в то время как мир вокруг рассыпается на кусочки.

Мне приходится собрать все до последней крохи смелости, чтобы вернуться в палату к Кэт. Она лежит абсолютно неподвижно, уставившись уже в другой участок потолка. Если доктор Ито сказала мне правду, та Кэт, которую я знал, заточена, словно в клетке, внутри собственного искалеченного тела. Для девчонки, которая все детство вволю бегала по лесам, ничего нет хуже. Такие создания, как Кэт, не выживают в неволе.

Я наклоняюсь вплотную к ее лицу.

– Эй, – шепчу я, касаясь губами ее уха. – Ты обязательно поправишься! Я никуда не уйду отсюда, пока ты не выздоровеешь!

Однако собственные слова звучат для меня фальшиво. Мне приходится снова выйти из палаты до тех пор, пока я не смогу сам в них поверить.

Время ланча, и моя мать сидит напротив меня в кафетерии на нижнем этаже больницы. Очевидно, ее подруга доктор Ито сказала ей, где меня искать. Освещение здесь, внизу, настолько плохое, что сложно отличить больных от здоровых; даже моя матушка выглядит зеленоватой. Я отрываю зубами гигантский кусок от сэндвича с тунцом. Его мерзкий запах напоминает кошачий корм.

– Я снова вернусь наверх, когда это доем, – предупреждаю я. – Где отец?

– Летит в Лондон, – отвечает она. – И я сейчас была бы с ним, если бы не ты!

Раньше я часто гадал, понимает ли моя мать хоть немного, насколько ужасно звучат подобные фразочки. Теперь мне наплевать.

– О, не сомневаюсь, что ты еще можешь успеть на ночной рейс, – говорю я. – Не стоит задерживаться из-за меня.

Мать игнорирует мое предложение.

– Эта девочка, пострадавшая, – говорит она. – Это та самая? К которой ты приезжал из интерната?

Что за дурацкий вопрос.