Глава четвертая

Что за херня происходит?

Уже ясно, что там, в неизвестной мне серой глобальной зоне сумрака происходит что-то странное.

Первый – фанатик. Со всеми плюсами и минусами этого статуса. Он фанатик. Безумный опекун, что видит на своем жизненном горизонте только два действительно важных объекта – планета со всеми нужными растениями и тварями… и его дочь Эдита. На все остальное ему посрать. Равно как и на пожелания опекаемых. Он знает как им будет лучше – а они нет.

Зная его нрав, его мстительность, подозрительность и безумный страх за жизнь дочери… он бы ни за что не оставил меня в живых. Не вариант. Я был бы уже мертв, а до этого прошел бы все круги пыточного ада, где бы от меня отщипывали по молекуле за раз, на разные лады задавая один и тот же вопрос «Зачем ты пытался убить Эдиту?», «Зачем ты пытался убить Эдиту?», «Зачем ты пытался убить мою Эдиту, сука?». Он бы терзал меня до тех пор, пока бы не убедился, что никто не отдавал мне приказа, никто не покупал меня и не промывал мне мозги. Параллельно с этим он пытал бы все мое ближайшее окружение, запихивая их кишки в блендер и повторяя те же самые вопросы.

Но я еще жив.

Почему я все еще жив?

Почему я все еще гоблин, а не лежащая у дороги гнилая осклизлая разумная жопа с чавкающей дыркой для траха и воткнутой сверху табличкой «Трахая это дерьмо ты восславляешь Первого».

Почему я здесь в Формозе? – что уже слишком близко к его воскресшей дочери.

Почему Первый задал мне этот явно терзающий его вопрос о дочери только сейчас? Нам ведь уже приходилось общаться и не раз, если верить его глумливым насмешкам и обещаниям.

Почему Первый сделал все, что затащить меня в Формоз?

Ведь он считай заманивал убийцу к чудом выжившей жертве. Зачем?!

Почему Первый в этот раз говорил иначе? Больше истерии, больше эмоций, больше ярости и никакой обычной для него холодной снисходительной насмешливости, что так свойственна тем гоблинам, кто мнит себя шибко умным и эрудированным, втайне свысока глядя на остальную серую массу быдла.

Как? Вы не знаете когда был основан знаменитый город Трахни-меня-в-сраку-град? Ну-ну… и легкая тайная улыбочка корежит слюнявые уста эрудита…

Первый был выше всего этого, а в лучшие его годы – те, что я помню – он умел принимать решения максимально быстро, выбирая наилучшие варианты – те, что позднее многие называли бесчеловечными. Он тратил мощности своего разума на конкретные дела, а не на слюнявые ухмылки. И когда вспыхнул мятеж на Формозе, он отправил меня туда в первые же минуты. Еще до того, как в солнечную мирную больничную палату с его коматозной дочерью ворвались первые рыкающие орки с окровавленными тесаками. При этом он не бросил остальные дела, решая проблемы Атолла Жизни с холодной расчетливостью машины. Он продолжал оставаться на посту даже в тот момент, когда началась трансляция потешного видео, где его дочь начали истязать… И даже когда мы падали в отравленное болото после попадания ракеты, затухающим сознанием я слышал его приказы – отсечь противника, определить зону падения, направить все силы на спасение…

Я пытался убить его дочь. Неважно по какой причине – но я пытался.

Этого достаточно, чтобы не оставлять меня в живых. А если я вдруг по какой-то причине все же незаменим для него – он бы не подпустил меня к Формозу. Он бы сделал все, чтобы отправить меня как можно дальше от него – на противоположную сторону планеты. В какой-нибудь другой гнойник. Туда, где я продолжал бы приносить пользу его планам. А как только для меня не осталось бы дел – он бы меня прикончил с особым наслаждением. Прикончил бы не только из-за сжигающих его ярости и чувства мести. И плевать на ту поговорку, где месть – это блюдо, что трамбуется в глотку хером заботливо выращенной, обученной и самолично зараженной прокаженной гориллы и великое удушение распадающимся хером происходит на фоне двух вырытых могил….

Нет. Дело не только в ярости и мести. Дело еще и в параноидальных опасениях. Он фанатик, что считает дочь и планету своей собственностью. И не любит, когда его имуществу кто-то угрожает. А еще он не мог не понимать, что даже мне и плевать на его пережившую немыслимое дочь, то все резко изменится, как только я узнаю про судьбу Мокко…