"— … Когда станет совсем плохо, — проговорил старик, дед Пераварти, тыкая мне в кожу пучком расщепленных бамбуковых игл смоченных в черной краске, заполняя намеченный ранее контур вокруг моего предплечья. — Вот тогда вы обретете силу необходимую, чтобы его призвать.

— А чо, стильно, — покивал Тям, глядя как старик работает. — Меч последнего шанса. Круто.

Тям передал мне бутыль цыганского пойла, и я ее ополовинил одним глотком. Больно же, блин! Больно! Старик работал с росписью по коже по старинке, как принято было у цыган моря во все времена, не признавая легкомысленных новшеств в столь ответственном искусстве, как оживающие татуировки.

Давалось мне это весьма мучительно.

Где-то в отдалении гудела цыганская свадьба, а мы сидели тут, в хижине старика на сваях над морем, пили, и старик набивал мне лезвие меча, спиралью охватывающее мое предплечье. Меч цзянь, практически в натуральную величину.

— Что это такое? — проговорил я. — Как это работает?

— Это будет меч, рожденный воображением, — ответил старик. — Воплощение мечты.

— Все получится, мужик — заверил меня Тям. — Ты уж поверь мне. Да ты и сам видел…"

Да, я видел сам. И я верил. И когда мне стало совсем плохо, так, что дальше оставалось только подохнуть, я смог. Смог призвать его.

Высохшие чернила у меня под кожей закипели, вырываясь через поры наружу, оставляя раны за собой и смешиваясь с моей кровью, клубились, принимая форму, и превращались в металл, воплощенную в нём вечную энергию ци, материализуясь из ничего.

И он явился мне. Мой меч. Меч Последнего Шанса.

Я протянул руку и взял его за рукоять.