– Он так назвал тебя. Он признался, что всегда тебя ненавидел. Ты ведь мешала ему безраздельно властвовать над папой.

– Нет… – покачала головой Мария Федоровна. – Нет… нет… нет…

– Да, мама. Да. Распустили вы их с папой. Чуть нас всех не погубили. Или ты думаешь, тебе бы сохранили жизнь? Зря. Это очень наивно. У тебя слишком большое влияние. Если бы ты все узнала – начала мстить. Оно Владимиру Александровичу надо? Правильно. Нет. Поэтому тебя ждала бы такая же судьба, что и меня с братом и сестрами. Нас бы всех перебили, а людям сказали, что умерли мы кто от горя, кто от зноя, а кто от диареи.

– Мерзавец… – прошипела вдовствующая Императрица, сверкнув глазами. От слез на лице не осталось и следа.

– От него не отстают и остальные. Сергей Александрович в своей манере просто фрондировал. Ибо обыкновенный заносчивый дурак.

– А Павел?

– Влияние Сергея Александровича не прошло для него даром. Его задел арест Алексея Александровича. В представлении дяди какой-то щенок посмел замахнуться на святое. Да и не было любви у него, как и у прочих братьев, к отцу. Они его презирали, считая, что он получил престол зря и несправедливо. И меня считали если не выскочкой, то выродком, ошибкой судьбы.

– За что мне это? – прошептала Мария Федоровна и тихо сползла на услужливо подставленный ей Николаем Александровичем стул.

– Что посеешь, то и пожнешь, – пожав плечами, ответил сын, направившись к столу, чтобы налить ей воды из графина. – Вы, мама, развели с папой этот гадючник. Начал, правда, дед. Но ему простительно – либерал. Он был слишком одержим воздушными идеями, опасаясь смотреть себе под ноги.

– А ты не либерал? – каким-то удивительно едким тоном спросила Мария Федоровна.

– Я? – удивленно переспросил Николай Александрович и хохотнул. – Нет, мама. Из меня такой же либерал, как и балерина. Даже если надену пачку – буду выглядеть сущим недоразумением. Мне нет никакого дела до светлых идей дурных мечтателей и крепких устоев заплесневелых консерваторов. Для меня важнее то, что пользу приращивает. Надо для пользы дела дружить с либералами? Буду дружить. Надо водиться с консерваторами? Даже не сомневайся – не побрезгую. Ибо главное – что человек может и какую пользу принесет. Все остальное – детали. Для меня нет ни либералов, ни консерваторов. Для меня есть только те, кто ворует, и те, кто дело делает честно. Те, кто бездельничает, и те, кто ответственно трудится. И так далее. А все эти ярлыки оставь для светских богословов, демагогов-болтунов и прочих злодеев. Благо что в России дураков еще лет на триста припасено и им есть где развернуться.

– Сынок… что же ты такое говоришь… – покачав головой, беззлобно возмутилась вдовствующая Императрица.

– Думаешь, эти либералы, которые все как один стоят за свободную личность, меньше жаждут грабить? Они ничем не отличаются от консерваторов по своей природе. Только одним есть что терять, и они за это хватаются, стараясь тащить в будущее давно прошедшие годы. А другие жаждут отвоевать себе место под солнцем и ищут варианты. Вот и все отличие. Но поверь, подвернись шанс любому из них, грабить будут с одинаковым остервенением. Ибо в природе человека нет ничего доброго и светлого. Поэтому-то поступок Владимира Александровича и был таким предсказуемым, мама. Словно открытая книга.

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Мария Федоровна.

– То, что я знал о заговоре и специально спровоцировал этих мерзавцев действовать. Мне некогда ждать, пока эти уроды наберутся смелости и уже решатся на что-то. Дела не ждут. А идти вперед с таким тылом – глупая затея. Тебя это удивляет?

– Это… это кошмарно… – покачав головой, прошептала она.

– Что именно? То, что братья твоего мужа планировали вырезать всю его семью? Да, мама, это кошмарно. Ты ведь это имела в виду, я надеюсь? – с нажимом произнес Император. – Или твои рефлексии мешают трезво осознавать ситуацию? И затрудняют понимание того, что эти люди убили твоего супруга и твоего сына. И собирались убить твоих оставшихся детей, а потом и тебя саму. Серьезно?

– Боже… – едва различимо пролепетала вдовствующая Императрица и, уткнувшись в ладони, заплакала. Беззвучно. По вздрагивающим плечам только и можно было разобрать, что происходит.

Николай Александрович подошел к ней. Обнял и прижал к себе. Тихо приговаривая, пытаясь успокоить. И коря себя за то, что слишком грубо с ней обошелся. В конце концов, она была просто женщиной, попавшей в очень сложную, непростую ситуацию и пытавшейся защитить жизнь своих детей… как могла… А он повел себя совсем не так, как было принято в эту эпоху. Слишком жестоко, слишком коварно, слишком решительно. Такого ведь никто не ожидал от молодого мужчины двадцати одного года от роду.

За этой сценой его и застал Иван Дмитриевич Путилин, заведующий сыскным отделением столичной полиции. Постучался. Вошел. И смутился от созерцания совершенно не предназначенной для него сцены.