- Твое сердце остановилось, Кристин, разве ты не чувствуешь умиротворенности и покоя?

Я в удивлении осознала, что в моей груди не раздается ритмичный и такой привычный стук.

- Но… почему мы все еще здесь?

- Каждый раз, когда человек умирает, ему дается семь минут. И он проводит их в ожидании, пока решается его дальнейшая судьба. Попадет он в Рай или в Ад, а возможно, его вернут к жизни незадачливые доктора, – голос Смерти был бархатистым и бесстрастным. – Взгляни на часы, Кристин.

Я в удивлении посмотрела на песочный хронометр, висевший на моей груди. В верхней колбе оставалось лишь три песчинки. Но песок не сыпался вниз. Ход времени остановился. Часы замерли, прекратив свой непрестанный бег.

На лице Смерти промелькнуло разочарование, а спустя мгновение, его глаза загорелись от ярости.

- Кристин, тебя постоянно вырывают из моих объятий, я начинаю думать о том, что твоя душа навечно прикована к этому бренному миру, и мне никогда не удастся ее забрать.

Я озадаченно смотрела в глаза Смерти, его образ начал расплываться, перед моим взором и вскоре померк. Я резко очнулась, широко открыв глаза. Думаю, не будь я пристегнута к креслу ремнями, я бы соскочила с него, так неестественно было мое пробуждение, я чувствовала некую оторванность от всего происходящего вокруг.

На тонких губах главврача промелькнула улыбка.

- Укол эпинефрина в сердце всегда срабатывает, – произнес он задумчиво. – А я уж боялся, что не успею вернуть тебя к жизни, моя малютка. Расскажи ка мне, каково дважды быть убитой, но так ни разу и не умереть?

Я посмотрела в холодные серые глаза с отвращением, и решила, что не стоит удостаивать сумасшедшего врача своим ответом.

- И так, я рассказывал тебе про свою мать, но я совсем забыл рассказать тебе про свою жену. О, она была нейрохирургом. Мы познакомились с ней в больнице. Она работала в отделении педиатрии. И она, как и я ненавидела детей. Она часто мучала больных, и когда об этом стало известно, ее хотели посадить за решетку, но я сокрыл ее в психиатрической лечебнице, дав ей большое пространство для работы. Знаешь ли, в нашей больнице хватало еврейских детишек. Моя прекрасная жена ставила на них опыты. К сожалению, дети часто умирали, потому, как не все выдерживали ее напора. Моя жена, конечно, не была такой красавицей как ты, Кристина. Но она была умна и жестока. Правда, ей не повезло. Во время пожара она скончалась.

- Но ведь это вы устроили пожар, доктор Вебер. Неужели вы убили собственную жену, которую так любили?

Главврач задумчиво хмыкнул.

- Любил? Может быть, но не так как свою мать, которая обрекла меня на вечные страдания.

Я смотрела на экран телевизора, на котором мелькали кадры окровавленного коридора психиатрической больницы Кракова и тела погибших. Джули Окконел находилась сейчас в той самой палате, из которой меня похитил главврач. Девушка поднесла к камере мой телефон, который подняла с пола, крупным планом показали тело медсестры Софи.

- Вы одержимы своей матерью, – произнесла я тихо. – Неужели вы не понимаете, что совершаете бессмысленные жестокие поступки в порыве собственного сумасшествия?

- Моя сладка малышка, ты, как и моя мать не умеешь держать свой острый язычок за зубами, – в руках мужчины сверкнул скальпель, - и именно поэтому я накажу тебя.

Главврач взял в руку ножницы, я в страхе наблюдала за тем, как мужчина разрезал мою футболку, стянув ее с меня. На мне остался кружевной бюстгальтер черного цвета и хлопковые пижамные штаны. Доктор Вебер взял в руки скальпель, коснувшись холодным лезвием моей шеи.

- Ты никогда не задумывалась о том, чтобы сделать шрамирование, Кристина?  Говорят сейчас это модно.