– Ich hӧre! Nun, die Burschen, führen Sie dieser ungarischen Schweine zum Baum! Bereiten Sie die Stricke, für die Todesstrafe vor![5]

Здоровенный тучный фельджандарм, схватив за шкирку сразу двоих связанных дезертиров, поволок их к растущей неподалеку от корчмы старой сливе, под которой, видимо, в мирные времена посиживали, дымя трубками и ворча на «беспутную молодежь», сельские старики. Второй немец в чине старшего унтер-офицера уже перекидывал через ветку мокрые веревки с петлями на конце. С петельных узлов медленно падали в пыль мутные капли мыльной воды. Третий дезертир, тот самый, с выбитым глазом, увидев эту картину, вдруг забился в руках жандарма:

– Люди! Мадьяры! Да за что?! За что это? У меня две дочки без матери растут! Зачем мне, венгру, умирать за немецкое государство? А-а-ау-у-уэ!.. Не надо-о-о!!!

Он кричал без умолку все время, пока фельджандармы волокли его к сливе, ставили на чурбак, накидывали на шею мокрую петлю… Еще мгновение, команда оберста – командира полка:

– Beendigen Sie![6]

Чурбаки вышибаются из-под ног казнимых. Крик несчастного дезертира обрывается, хрипение, дергающиеся на веревках тела, вонь от содержимого самопроизвольно опорожнившихся кишечников…

Строй молчит… Только стиснутые до белизны костяшек кулаки сжимают ремни манлихеровских карабинов. Тишина…

– Der maßen es ist mit ungarischen Säue, die nicht aufführender Befehle![7] – довольно усмехаясь, нравоучительно произносит жандармский ротмистр, подойдя вплотную к гусарской шеренге.

Неожиданно его взгляд испуганно застывает, рука тянется к пистолетной кобуре, однако, не завершив движения, дергается ко рту. А в рот уже вминается, проламывая зубы, ствол карабина вольноопределяющегося Белы Франкля:

– Мадьяры! Бей!

Строй ухнул, как огромные кузнечные мехи, выдыхая спертый в груди воздух, качнулся вперед…

– А-а-а-а-а!!!

В крике выплеснулся накопленный десятилетиями страх, вековая мадьярская ненависть и презрение к немцам, все чувства оскорбленной души…

Строя не стало. Вместо него на площади закрутился коловорот гусарских шапок, мундиров, карабинов, сабель. Хлопнул пистолетный выстрел офицера, второй, третий… Но остановить обезумевшую от гнева толпу в серых мундирах было уже невозможно. За несколько минут фельджандармы и несколько успевших снискать у гусар ненависть офицеров оказались попросту растерзанными озверевшими солдатами. Толпа врывалась в помещения управы, жандармского управления, крушила двери, мебель, выкидывала из окон изорванные казенные бумаги – словом, в этом безудержном стихийном бунте народная мадьярская душа разлилась во всю ширь!..

Вплоть до утра солдаты полка громили ставшие ненавистными административные здания, пили палинку, митинговали. Многие, поседлав лошадей, в одиночку и группами разъезжались по домам.

Однако разъехались не все. Утром следующего дня остатки полка – человек 900 из прежних 1275 – под командой капитана Лантоша и вольноопределяющегося Белы Франкля, развернув запретный трехцветный штандарт, наскоро сшитый женщинами Кететьхаза, с песней выступили навстречу своей судьбе – прекрасной и трагичной судьбе борцов за свободу Венгрии, по пути, ведущему к победе или к гибели. Ветер колыхал красно-бело-зеленый штандарт, покачивались за спинами стволы манлихеров, и звучала над колонной песня, за исполнение которой еще вчера жандармы могли схватить и отправить в тюрьму:

…Вскоре весь юг Венгрии уже был охвачен восстанием…