Глава 11

На следующий день Вольфганг отправился в школу не без опасений. Как он и предполагал, все было ужасно: на него пялились так, как будто он явился в школу в пижаме или у него вдруг выросли фиолетовые рога. Там, где он проходил, за его спиной сразу начинали шушукаться, а от него самого отскакивали, словно от прокаженного. Другие же, наоборот, считали своим долгом дружески похлопать его по плечу, заверяя, что они «с самого начала знали», что «ничего в этом нет». Вольфганг спрашивал себя, во-первых, не окажутся ли у него синяки на плечах, когда он вернется домой, и, во-вторых, что сказали бы все эти люди, если бы «в этом» все-таки «что-то было». Что бы они сделали? Оттолкнули бы его? Линчевали? Обмазали бы дегтем, вываляли бы в перьях и с позором выгнали из города?

Ближе всего были ему те, кто старался вести себя так, как будто ничего не произошло. Хотя и это, конечно, было искусственно. Но так он, по крайней мере, мог съежиться на своем стуле и просто следить за ходом занятия. Как он и ожидал, у него совсем не было чувства, что он что-то пропустил.

И, что самое худшее, он совсем не видел Свеню. Параллельный класс писал сегодня сочинение, четыре часа без перемены. Никто из них не появлялся на школьном дворе.

После обеда его ожидало занятие виолончелью, перенесенное со вторника. Вот на что у него не было никакого настроения, но мать все равно настояла на своем. Он безуспешно пытался оправдаться тем, что занятие в среду вместо вторника полностью выбивает его из рабочей колеи. Истинной причиной, конечно, было другое: ведь он не репетировал ни одной гаммы с прошлого занятия. А в том, что касается музыки, господина Егелина не проведешь.

– Знаешь что, Вольфганг, – холодно сказал он, – я мог бы поставить за виолончель мокрый мешок и чувствовал бы не меньше воодушевления, чем в твоей игре. Что стряслось?

Вольфганг покачал головой:

– Не знаю.

– Ты все еще переживаешь из-за этой истории с газетой?

– Да нет, глупости.

– Но ведь что-то случилось, правда. – Взгляд Егелина становился все пристальнее, как на допросе. – Я не знаю, в каких облаках ты витаешь, но ты думаешь о чем угодно, только не о виолончели.

Вольфганг промычал что-то в ответ, стараясь не сводить глаз с нот. Но в эту секунду он вспомнил о Свене, и тогда ему в голову пришла идея.

– Да, на самом деле я действительно задумался кое о чем.

– Ну, так я и думал.

– Мой отец как-то упомянул, что в Германии живет самый известный виолончелист. Такой своего рода виолончельный патриарх. Это правда?

Учитель наморщил лоб.

– Ну да, – припомнил он, – так иногда называют профессора Тессари из Берлинской Оперы. Но если ему вздумается провозгласить, к примеру, что смычок отныне следует держать в левой, а не в правой руке, не думаю, что хоть кто-нибудь его послушает. Впрочем, я не очень понимаю, почему тебя так занимает этот вопрос.

– Но если этот профессор Тессари назовет кого-нибудь талантливым виолончелистом, это будет значить, что он действительно талантлив, ведь правда?

– О Вольфганг! – Егелин театральным жестом вознес руки к небу, а затем схватился за голову. – Ты все еще не можешь забыть об этом? Я же сказал тебе, думай о музыке, а не о том, чтобы сделать карьеру.