Я чопорно встала, и мы обменялись рукопожатиями.

– Даже в английском приюте мы все слышали о мсье Флоримоне. Ваша слава дошла до нас, может быть, на шесть лет позже, но все же дошла. – Я улыбнулась, вспомнив купленную мной дешевую выкройку по рисунку Флоримона. – Хотите – верьте, хотите – нет.

Он не стал притворяться, что не понял меня, прекрасно зная об этих выкройках. Взмахнув рукой, в которой держал книгу – теперь я видела: это была «Повесть о блистательном принце Гэндзи», – он сказал:

– Вы, мадемуазель, украсите собой любой наряд.

– Даже такой? – засмеялась я.

– Даже такой, – безмятежно ответил он. Его голубые глаза искрились.

– Этот комплимент прямо убивает меня, мсье.

Мадам де Вальми, которую, казалось, занимал этот разговор, произнесла гораздо более дружеским тоном – я раньше никогда не слышала от нее такого:

– Мсье Флоримон всегда расстраивается, что одеваться у него могут себе позволить только древние старухи, а молодые и красивые покупают платья «прет-а-порте»… есть такое выражение – я забываю английский во время волнующих бесед с вами, Карло, – как называется готовое платье?

– Прямо с вешалки? – подсказала я.

– Да, правильно, вы покупаете готовое платье прямо с вешалки и все же выглядите лучше нас.

– Вы забываете английский, мадам, и путаете местоимения, – сказала я.

Элоиза удивленно подняла брови, а Флоримон с явным удовольствием заметил:

– Вот, моя дорогая, настоящий комплимент! Подлинный комплимент, каким он должен быть. Вы и не подозреваете, что он будет произнесен, и не сразу догадываетесь, услышав его.

Элоиза засмеялась:

– Дорогой Карло, можешь мне поверить, даже сейчас я не так уж редко слышу комплименты, чтобы не понять их. Благодарю, мисс Мартин, это очень любезно с вашей стороны.

Впервые я увидела в ее глазах теплоту и поняла, как она привлекательна – не дешевым шармом жизнерадостного и общительного человека, а подлинной привлекательностью: сдержанностью и искренностью, которой нельзя противиться, когда на вас обращают внимание и вы чувствуете, что вам действительно рады. Господи, как мне хотелось ощутить это! Я была готова ответить горячей любовью на любое проявление привязанности и дружелюбия. Может быть, в конце концов…

Я улыбнулась ей, но вдруг… взгляд вновь стал отчужденным, дружелюбие исчезло, словно вино, вылившееся из треснувшего стакана, – она вновь стала похожа на затуманенное зеркало, холодное и ничего не отражающее.

Улыбка застыла у меня на губах. Меня снова оттолкнули, непонятно почему. Минуту назад я могла поклясться, что мадам де Вальми симпатизирует мне, но теперь… мне показалось, что в беглом взгляде, которым она окинула меня перед тем, как снова опустила глаза на свою вышивку, я увидела то же беспокойное и обреченное выражение, которое поразило меня в первый день пребывания в Вальми.

Но я тотчас же отогнала эту мысль. Я больше не считала, что мадам де Вальми боится своего мужа; напротив, было совершенно очевидно, что супруги очень близки между собой; их характеры составляли любопытную светотень и по контрасту как нельзя лучше подходили друг другу. Не до конца понимая Элоизу, я с жалостью подумала, что ее отчужденность и холодность могут быть результатом строжайшего самоконтроля (как у самураев), который она научилась сохранять при любых обстоятельствах. С эгоизмом юности я не могла себе представить темперамент, так сильно отличающийся от моего: ей, должно быть, приходится намного тяжелее, чем мужу!