— Валенки, валенки, барин, возьмите! Замерзнут же, потом не наденешь!
Вот так Любка! Еще и спину-то мне потереть не успела, а уже из холопки в столбовую дворянку превратилась. Я окоченевшими руками собрал валенки, которые метель уже схоронить вознамерилась, и ринулся обратно в баньку, прочь, прочь от мороза.
Руки замерзли так, что хотелось сунуть их в топку с дровами посуше. Любкина игривость вдруг исчезла. Она вытряхивала снег из оброненных валенок.
— А то ж мокрые не наденем потом, — молвила она, расставляя их на просушку.
Я прижал ее к себе и запустил руки под рубашку.
— Пальцы ледяные! — завизжала она так, что я застыл на секунду.
И этого мгновения хватило, чтобы ее шаловливые пальчики добрались до моего хозяйства, уж совсем скукожившегося после вылазки на мороз за валенками.
— У-у, какие мы скромные, — протянула Любка.
— Ну, знаешь ли, — возразил я, — достоинство не в том, чтоб огромный
— Кросан, говорите. Красивое имя. Видно, любите вы его.
Мы превосходно попарились, трижды подкатывали нужные минуты,
А потом лежали в изнеможении в обнимку на лавке, собираясь с силами, чтобы напялить валенки и отправиться в обратный путь сквозь мороз, через сарай с поленьями, мимо тоскующих коров, между мешками с сыпучим кормом для кур, по пути превращаясь — я из удалого молодца в надменного графа, а она из столбовой дворянки в холопку с постоялого двора.
— Что-то рука затекла, — произнес я, высвобождаясь из объятий.
Мы поднялись с лавки и надели горячие рубашки.
— Барышня ваша передать вам велели, чтобы вы в Кронштадт ехали, — вдруг сказала Люба.
— В Кронштадт? — удивился я.
— В Кронштадт, в Кронштадт, — повторила девушка. — Там найдете капитан-поручика Косынкина…
— Обожди ты! — перебил я. — Какого еще Косынкина?! Фрол же сказал…
— А забудьте вы, барин, все, что Фрол сказал! — отмахнулась девушка. — Обман это все. Аннетка-то эта ваша ловко все придумали!
— Что придумала?