— Простите, — заметил я, — разве можно стрелять в чужие письма?
Теперь целились в меня. Правда, недолго. Мальчик шумно выдохнул, ослабил тетиву и мотнул головой:
— Забери.
Не без опаски я открепил манускрипт и услышал не слишком приглушенное:
— Нгенг!
— Пардон, не расслышал?
— Нгенг! — убежденно повторил мальчик.
Жена в свое время называла меня по-всякому, институтские власти мало в чем уступали ей, да и в транспорте у нас не очень-то церемонный народ. Я даже составил словарик-определитель. Но «нгенга» там не было точно. Терпеть не могу лакун в интеллекте.
— Не откажите в любезности, молодой человек, пояснить мне значение термина «нгенг», — почтительно осведомился я у владельца арбалета.
— Нгенг и слуга нгенгов! — последовало развернутое объяснение. — Нгенги обкрадывают нашу планету!
Когда меня что-либо всерьез интересует, я становлюсь на удивление настойчивым и отважным. В ходе дальнейшего собеседования выяснилось, что мальчик — артист с Дархая, что арбалет — атрибут профессии, а слово «нгенг» имеет два основных значения: либо — весьма неприятный, злодышащий и мерзотворный глоррг, либо — просто и ясно — подхвостье оранжевой своры. Я попытался оправдаться. Мальчик непримиримо настаивал, что неглорргу в клоаке не место. За простое, понятное и такое земное понятие «клоака» я и уцепился.
— Право же, душа моя, наши позиции смыкаются. Вы очень точно подметили, что весь этот объединенный гадюшник можно и нужно назвать клоакой…
Меня понесло. И я попытался объяснить мальчику, твердо знающему, что такое «нгенг», простую истину о наличии в мире вещей куда более худших. Я, признаться, не Джордано Бруно, и фрондер прекрасно уживается во мне с конформистом; я, конечно, отвечу Дуббо согласием, но — завтра. А сегодня можно позволить себе и определенную толику бунта. Особенно здесь, в гостинице, наедине с заезжим гастролером.
…Я человек с двойным гражданством. Белая ворона. В тринадцать лет я поступил в два университета сразу, а через год бросил оба. Мало кто из моих аспирантов, да и коллег, знает, что у академика Рубина нет диплома. И не надо. Мне было жалко тратить пять лет на эту тягомотину. Меня намного больше интересовали девушки, и я никак не мог подумать, что когда-либо буду преподавать сам. Я искал
С боэцием вышло иначе. Я по-настоящему увлекся, а ОИДК был накручен на меня, как нитка на катушку. со всеми своими присутствиями, лабораториями и отделами. Разумеется, наматывали нитки с двух сторон и строго равномерно. Еще бы! Проблема боэция — полная паритетность (смотри пункт 1-й Порт-Робеспьерской декларации). Боэций — это дорога в Дальний Космос.
Вот почему для меня были созданы все условия: теннис, рыбалка, премилые лаборантки и — никакой канцелярщины. Для оформления результатов существовала дирекция. И она, не стану отрицать, оправдывала свое наличие: отчеты переплетались в тончайший сафьян, снабжались великолепными заставками, тиснением, виньетками и миниатюрами. Отпахав шестнадцать лет под двойным гражданством (до сих пор не могу понять: как они меня делили, вдоль или поперек? И кому какая часть доставалась?), я понял, что главная задача не имеет решения.
Мне казалось сперва, что бюрократический кавардак, царивший в Институте, дело рук Дуббо, но пару лет спустя стало вполне очевидным, что Теодор — только исполнитель. И самое страшное, что музыку эту никто даже и не заказывал — шарманка крутилась по инерции.
Я и сейчас убежден, что Дальний Космос человечеству необходим хотя бы как новая идея, объединяющая всех. В свое время люди из Союза предложили было такую идею, но даже сами не сумели разобраться, что она из себя представляет. Общие рассуждения никого не устраивали. Простые решения тоже. А идея стала знаменем для обеих держав: в одной на нее слепо молились, в другой — бездумно плевали. По разные стороны никому не нужных баррикад строили светлое будущее и дядя Марик с Делавэрианы, и дядя Сеня с Якирии. Я бывал в гостях у обоих и не мог понять, в чем, собственно, разница между ними. Зато было общее — ужас перед войной. Страх требовал защищаться, и баррикада росла, росла, росла, хотя никто и не собирался нападать. Все свыклись с ожиданием Армагеддона и уже не могли представить себе жизнь без этого ожидания.
Я не коммунист, однако уверен: коммунизм возможен и необходим. Но лишь тогда, когда человечество станет единым.
…Малыш слушал меня, не перебивая, подперев голову кулаком. Похожие лица бывают у иных студентов, когда им не все понятно, но очень интересно. После лекций такие ребята обычно подходят и просят консультации…