— Стой! — закричал тренер и смело приблизился к незнакомцу.
Мужчина не ответил, но руку остановил и торжествующе поглядел на юнца. Он ждал объяснений и подросток наспех рассказал то, что услышал от Башни. Слушатель довольно улыбался, он явно все это знал и сам, лишь когда говоривший замолчал, он громко вскрикнул и сам фундамент башни задрожал, как при землетрясении:
— Ложь!
Митек не сдвинулся с места, он почему-то совсем не боялся того, с кем осмаливается разговаривать. Человек это понимал и повернувшись вполоборота к лестнице, элегантным жестом куда-то приглашал тренера, как гостеприимный хозяин принимает гостя.
— Давай присядем, и я все тебе расскажу… храбрый Человек.
Митек вновь оказался в небольшой светлой комнате с приятным запахом смолы, исходившим от свежих, недавно нашитых на стены тонких досок. Только теперь, вдоль стен стояли небольшие скамьи: их спинки, как и потолок, были покрыты резным узором. Незнакомец в бордовом плаще сидел за столом, на высоком стуле, напротив сел Митек, на точно таком же кресле, чудесным образом оказавшийся в самую нужную минуту.
— Я не успел представиться, — начал тем временем обитатель башни, — Меня зовут, точнее сказать звали, Саролит Одон. Мужчина вольно сидел на кресле, положив руки на подлокотники, он нацелено смотрел юноше прямо в глаза, не моргал и чего-то ждал. Но Митек не проявлял должного интереса ко всему происходящему, либо умело это скрывал. Пришла тишина, редко прерываемая танцем огней. Затем и злорадный хохот вновь прокатился по башне, вызвав довольную и озабоченную улыбку у подростка. До этой секунды, он был уверен в том, что смех издавался именно Одоном.
— Что это? — спросил тренер, прислушиваясь все сильнее, эхо медленно доходило до низин башни, а затем невозможно резко обрывалось.
— Ничто, этот смех — последнее, что башня сумела запомнить верно, без искажений.
Юноша ничего не понимал, пока ничего, он настороженно ждал объяснений и в ожиданиях обдумывал уже услышанное. Саролит заговорил снова:
— Я расскажу тебе историю, свою историю и историю этой башни. Но знай, ты не в праве верить моим россказням ровно так же, как не должен верить голосу. Ибо у обоих есть корыстные мотивы для своей Правды. Тем более, мне просто скучно… я сижу здесь не одну тысячу лет и впервые за многие века, встречаю здесь живого, при этом, самого обычного человека, сына Восхода.
Одон сидел спокойно, вглядываясь то в юношу, то в стены, его окружавшие. Сколько он провел здесь времени? Кто он? И как здесь оказался? Неужели и Митьку суждено пробыть здесь целую вечность? Внезапно зашуршали пергаментные свитки и подросток отошел от неприятных мыслей. (В зале царил обычный полумрак, лишь слегка разгоняемый двумя факелами над входом, прочие неожиданно погасли). Мужчина вытаскивал толстый фолиант в деревянном переплете, выгребая его из кучи загадочных свитков на столе. Обложка была бордового цвета, как и накидка за спиной Одона, сразу бросалась в глаза, выделяясь среди пожелтевшей бумаги. Но ранее, Митек почему-то не заметил этой книги. Когда открывалась первая страница, ему показалось, что руки хозяина дрожат. Однако смотрел он в этот момент на книгу и поэтому не видел лица напротив.
— Орден Феникса. — воскликнул Саролит, наполнив голос необычайной гордостью, — Основан в 10 тысячелетии до Нашей Эры, в Эпоху Рождения, Эры Меглина, первой мужчиной и женщиной Восхода — Фером и Даной. Им была открыта тайна мироздания и они несли её из поколения в поколение, передавая древнейший дар Феникса…
— Я вот все хотел спросить. Что это за Феникс такой… часто о нем слыхивал, — неожиданно прервал Митек, уже успев затянуть очередную сигаретку.
Одон, видимо, никогда сигарет не видел и посматривал на табак, обернутый в бумагу очень подозрительно, но затем понял, что вопрос гостя важнее и ответил, почти без промедления:
— Разумеется, я не буду читать все. Нам это не нужно. Просто уясни, что Орден Феникса — древнейший среди всех на Восходе, был основан первыми людьми, и надеюсь, что по сей день, они сохранили свой дар — им известна тайна мироздания.
В Ничто парил Феникс, священный праотец всего живого, чьими мыслями и помыслами создавалось мироздание. Он был Всем — Единым и Единственным. Он познал Ничто во всех его сторонах, изучил каждый его уголок, и с каждым своим полетом расширял его границы, чем сокращал свою жизнь. И однажды он понял, что скоро погибнет если продолжит свои бесцельные полеты. В душе его, безграничной и всеобъемлющей, зародилась печаль и отчаяние, радость и надежда, счастье и любовь, ненависть и страх — чувства и эмоции, обогатившее его сознание. И понял Феникс, что прежде он был бездушен и пуст, как Ничто. Единый возжелал повернуть все в иную сторону, сохранить свои переживая и испытать массу новых, прежде чем исчезнуть в Ничто, постоянно расширяющимся. И тогда, сам того не подозревая, он обратил восьмерку своих первых эмоциональных проявлений в Восемь Главенствующих Олицетворений. Четверо из них, Печаль и Отчаяние, Радость и Надежда прекрасно ладили друг с другом, дополняя существование обоих сторон взаимным богатством эмоций. Счастье и Любовь, Ненависть и страх постоянно ссорились друг с другом и в борьбу свою вовлекали первую половину и так, они отделились и ушли далеко в Великие Пределы. Но борьба их не утихала, в войне их зародилось Неугасаемое Пламя Первого Огня и покуда существует оно, никогда в Душе Феникса не прекратятся войны.
Печаль всегда был немного отрешенным, тратил время в одиночестве и смотрел на черное покрывало над головой, ибо звезд тогда еще не было, не было ни луны и не было солнца. Но всегда, когда ему становилось грустно, появлялась Радость, хватала его за руку и бежала, бежала бесконечно долгое время по просторам Души Феникса. Отчаяние было уверенно в своей ненужности, бродя в поисках своего полного изничтожения, но не было такого способа, ибо Феникс желал сохранить все свои эмоции. И когда сама отчаяние понимала это, появлялся Надежда, разбавляя тоску своей подруги собственным светом. И так жили они в мире и спокойствии, в отличие от постоянных сражений где-то далеко — далеко за неизведанными просторами мира.
Одон перевернул несколько страниц, остановился на каком-то ярком изображении и чуть отодвинул том в сторону. Медленно развернул кисет, медленно набил трубочку и закурил. Митек к тому моменту, настороженно слушал и внимал мифам и легендам Ордена Феникса…
— Пропустим подробности строения мира, в которых рассказывается, как в дружбе первой половины эмоций зародилась сама Жизнь, жизнь на нашей планете после создания Эа. Как в постоянной вражде второй половины зародилась угроза для первой, как все четверо в зависти вернулись обратно и в тайне поселились в Мире, рождая опасность. Не будем рассказывать о том как был скреплен первый союз между обеими сторонами, как в подарок, Темная сторона преподнесла частицу Неугасаемого Огня в руки Светлой Стороны. И тогда, по желанию вторых, на небе засияло солнце. Красиво и заманчиво это было, столь прекрасным было это деяние, что Темная Сторона решила повторить успех Светлых. Но в зависти совершался этот поступок, большой кусок от Неугасаемого Огня был отломан в спешке, рассыпавшись на мириады мельчайших огоньков, позже названных звездами. Тот, что остался, был вознесен на небо, но не мог он затмить солнце и сиял лишь ночами, тусклым и печальным светом, наполненным обидой за неудачи. Начнем после того момента, как очередная ссора между Любовью и Страхом, затопила Мир. Любовь бесконечно плакала, заполнив прекрасные сады Светлых первыми океанами и затушив титанические вулканы Темных, чьими парами была создана атмосфера. К тому моменту Земля была условно разделена на Закат и Восход, на первой половине жили Светлые, на правой — Темные. На Закате процветала жизнь, на Восходе её никогда не было, лишь мертвенные пустоши, теперь заполненные водой, стараниями Любви. Светлые, чтобы спастись были вынуждены создать первые континенты. И они сделали это, два огромных материка, крепко связанные корнями самой Земли, навечно встали среди бескрайнего океана Заката, так зародился Хелиадор, ныне известный среди людей, как мифический континент, ушедший под воду — Красный и Зеленый Андон. — заканчивая реплику, Одон весело усмехнулся и вовсе расхохотался, вместе с Митьком, которому вдруг стало необычайно весело.