Тела Н не чувствовал.
Одно из двух: или все в порядке (а это чудо, если вспомнить, что он перед этим пережил), или все очень плохо. Настолько плохо, что он уже ничего не чувствует. Или я уже умер? — подумал Н, — а все эти мысли и чувства — всего лишь ретроградные шуточки моего умирающего мозга?..
Но крест придавливал реально. Или это тоже только кажется, так сказать, оставленный для убедительности фрагмент исчезающей картины?..
Но вот трава. Выгоревшие на солнце до белизны пересохшие крупицы гумуса. Муравей тащит через них, как по валунам, крылышко какой-то мошки. «И видимо таращит глаза перед собой…» Или в той строчке было как-то иначе?..
Трава не пахла. Но пахло муравьиной кислотой; видимо, муравейник был где-то рядом. Воздух был неподвижен; в нем уже ощущалось предчувствие вечера. Вот-вот проснется ветерок и погонится за стремительно падающим солнцем, и как всегда опоздает.
Нет, это еще не смерть; я помню, как она выглядит, подумал Н. А нормальное самочувствие объясняется просто: боль все-таки сорвала предохранитель, давление подскочило до ста восьмидесяти, в крови вспыхнул креатинфосфат, а от него — жиры, — и от этого огня тело получило столько энергии, что его проблемы были мгновенно решены. Огонь против огня. Подобное — подобным. Я все-таки успел! — подумал Н. Конечно, рисковал; даже очень; но я знал! знал, как выбраться из этого дерьма, — и все-таки успел…
Он вздохнул с облегчением, но полной свободы не ощутил. Где-то под спудом еще жило сомнение — и в том, что вообще жив, и в том, что бесчувственность и легкость тела — это результат полного восстановления, а не следствие обыкновенного шока. Ведь шок парализует чувства; может быть, у меня сейчас отключена половина мозга или порвана мышца сердца, а я лежу в блаженном неведении, дурак дураком…
Проверим машину, решил Н, и для начала пошевелил правым плечом. Нормально. Тогда он пошевелил пальцами правой руки. Поднес ее к лицу и опять пошевелил: если видишь — это довольно убедительный аргумент. Он видел, что пальцы послушно шевелятся. Которому велел — тот и шевелился. Без усилия, без малейшего торможения. С левой рукой проделать это было сложней, ведь он лежал на левом боку, но пошевелить плечом удалось. Н все-таки вытащил из-под себя левую руку. Она даже не затекла, и послушно выполняла все команды. Потом он так же проверил обе ноги. Куда спешить? — там, впереди, никто не ждет с секундомером. Потом он уперся обеими руками в теплую землю — и встал на колени. Потом поставил левую ногу, собрался — раз! — и поставил правую. Потом разогнулся в полный рост. Нельзя сказать, что крест ничего не весил, но и ничего особенного в его весе не было. Вес как вес. Дотащим.
Только теперь он взглянул на храм. И ему понравилось то, что он увидел. Сейчас храм был не информацией, не вехой, до которой нужно дойти, — он был хорош сам по себе. Он был гармонией. Идеальным конденсатором энергии. Он притягивал взгляд и завораживал, как притягивает взгляд и завораживает любой сгусток энергии, независимо от того, в каком состоянии она находится: действует — или только ждет, только готовится к прыжку. Но душе храм ничего не говорил. Только глазам… Ну-ну, потерпи еще чуток, сказал ему Н. Я уже иду…
Он поднял из травы свой платок и приладил лобный ремень, поправил плечевые ремни — и вперед. Спокойно, не спеша, ни о чем не думая. Возможно, он отдыхал, и не раз; может быть — снова падал; кто знает? Это время выпало из его сознания. Ни зрительные образы, ни слуховые, ни боль, ни мысли не могли к нему пробиться. Он был словно в пузыре. Или в вакууме. Но когда он вышел на мощеную площадку перед храмом, пузырь лопнул. И он опять смог видеть и слышать и думать. И первое, на что обратил внимание — люди куда-то делись. Не было ни дагестанцев, ни евреев, ни местных мужиков. Ни-кого. Это было странно; обычно все работали до темна. А до темна было еще далеко. Солнце пока вон где…
По брусчатке комель креста сухо постукивал, по плитам пошел мягко; но в храме, проваливаясь между выстилающими пол досками, стал тормозить. Оставалось пройти совсем ничего, когда усталость догнала Н. Ноги. Ноги отказались идти. Боли в них не было (анестезия все еще держалась), но где-то посреди центрального нефа (теперь Н тащил крест не поднимая головы и почти не открывая глаз, поэтому точно не представлял, где находится) в ногах появилась дрожь, потом стремительно нарастающая слабость. Еще шагдругой — и Н неловко сел на пол. От меня осталась одна оболочка, иронически подумал Н; не только силы, но даже и душа покинула меня. Странно: я столько людей видел в коме — и ни разу не задумался, каково это — существовать без души. Если бы подумать об этом вовремя, а потом сообразить, как возвращать душу на место… надо бы посоветоваться с толковым эзотериком… да где его найдешь — непременно толкового?.. Вот было бы смешно, если бы вдруг оказалось, что я умираю — и это мои последние мысли!.. такие банальные, словно я только что зашел в ванную и собираюсь почистить зубы…
Это была не эмоциональная вспышка, а едва заметная волна, но ее энергии хватило, чтобы тело осознало неловкость позы — и освободилось от ремней. Н выбрался из-под креста, перевернулся на спину, вытянулся — и его не стало.
Потом он увидал над собой далекий свод, чуть повернул голову — и увидал строительные леса в четыре яруса, и колонны. Из этого следовало, что он лежит в центральном нефе. Впрочем, вернее будет так: из этого следовало, во-первых, что он жив, и только во-вторых — что он лежит в центральном нефе. Было тихо. Ни единого звука. Значит, это ему не почудилось перед храмом, все строители, действительно, куда-то делись.
Он еще раз прислушался. Никого.
Силы возвращались, но пока их было так мало, что Н тут же забыл об этом. Нужно было сориентироваться, где он лежит, чтобы понять, сколько осталось тащить крест. Это было не любопытство, это нужно было знать точно, чтобы впрячься именно тогда, когда у него будет достаточно сил, чтобы дотащить крест. Впрячься — и дотащить. Одним заходом. Еще на один заход меня хватит, думал Н. По амбару помету, по сусекам наскребу — что-то и наберется. Но если не дотащу… А вот это уже называется сомнением, отметил Н. Штука не безобидная, и даже вредная. Поэтому уступим право на него слабакам. А я никогда слабаком не был. Наверное, многие меня именно таковым и считали, да я-то себя знаю лучше. Придурялся? — да; актерил? — очень много; но слабаком я не был никогда!..
Он поглядел по сторонам. Голова медленно повернулась вправо. Справа лежал крест, но и через него было видно, что там, за колоннами, находится главный придел. Значит, слева от меня стена, на которой прежде была фреска…
Он медленно повернул голову влево. Так и есть. Она. В сумеречном свете гаснущего дня, да еще и в необычном ракурсе Н почудилось, что на стене — сперва едва уловимо, а затем все явственней — проявляются две фигуры: темная и светлая. Ну уж нет! — снова с иронией подумал Н. — Такие штуки со мной не пройдут. Эти ребята покинули меня, и мы все знаем — почему. И мы все знаем, почему они сами не вернутся. Уточним: почему они сами не могут вернуться. Господь не ошибается; ему не нужен второй заход, вторая попытка. Правда, у Его компьютера может случиться сбой, и тогда — как испорченная патефонная пластинка — он начнет шлепать повтор… Но ни о чем подобном я никогда не слышал, представить этого нельзя, а потому не будем принимать всерьез шутки потерявшего контроль воображения.
Он закрыл глаза. Сознание было ясным. Сил не было, но это его не тревожило; он чувствовал: силы придут. Главное — не спешить и быть внимательным, чтобы поймать момент, когда волна будет подходить к пику. Потому что если пропущу этот момент, волна пойдет на спад (синусоидальность этих процессов пока никто не отменял) — и тогда…
Он даже думать не хотел, что тогда будет. Что за день такой неладный? — сомнения так и липнут к нему, как мухи на бутерброд, намазанный медом… Все у меня получится!
Чтобы отвлечься, он решил составить точный план своих действий. Первый пункт не обсуждается: крест должен быть доставлен на место. Это сколько же ему осталось тащить?.. На чертежах были проставлены все размеры, сейчас Н их не помнил, но по зрительной памяти, на глазок, ему оставалось метров двадцать — двадцать пять максимум. Вполне посильная работа. Затем… затем нужно очистить комель. Вернее так: сначала он сходит поглядеть, в каком состоянии смола в котле. Когда он был уже возле храма, вроде бы боковым зрением он приметил, что под котлом еще был огонек. В таком случае смола вполне кондиционна, бери и пользуйся. Но если нет — придется развести огонь и ждать, пока смола созреет. А вот это время он употребит — первое — на очистку комля, второе — на подготовку лебедки, без которой он никак не поставит крест. Значит, время будет не потеряно, а потрачено с пользой. Потом он смажет комель смолой… Или может быть лучше сперва поднять крест — и уже затем смазать?..