Книги

Храм

22
18
20
22
24
26
28
30

Он взялся за верхушку креста, приподнял — и тут же опустил на место. До чего тяжел! Как же я не подумал, что если даже один столб казался мне неподъемным, то вместе с перекладиной…

Нормальное решение напрашивалось: сходить к храму и привести с собой четверых мужиков. Они отнесут крест на место — и не придадут этому никакого значения. Что крест, что кирпичи — им все едино. Крест, впрочем, интересней — все же коллективный труд…

Нормальное решение — но Н даже на миг не задержался на нем. Ведь он сразу знал, что отнесет крест сам. Это не обсуждалось. Он просто это знал, вот и все. Даже не пришлось для самоутверждения вспоминать одно из правил, которые когда-то установил для себя: есть вещи, которые ты должен сделать сам. «Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна.» И есть вещи, которые ты должен сделать сам.

Правда, истины ради следует признать, что разум подсказал еще один вариант (он тоже был на поверхности): разобрать крест и отнести порознь столб и перекладину. Но у этой мысли не было шансов. Ни одного. Если мысль подсказана слабостью — она не обсуждается. Я устал, — поставил диагноз Н. Я устал — и оттого малодушен. Всю жизнь я то боролся со своим малодушием, то мирился с ним. А как же не мириться? — ведь это моя сущность. Нравится мне это или нет — я такой. Уж лучше быть с собою в компромиссе (биология называет это симбиозом, а психология — сожительством), чем заниматься самоедством.

Был конец дня. Солнце уже не жгло. Где-то на задворках мозга выглянула очередная малодушная мыслишка: сейчас пойти отдохнуть, а утром со свежими силами… Да откуда им будет взяться, этим свежим силам, если я измочалюсь ожиданием завтрашнего утра? Ведь за вечер и за ночь я сто раз пожалею, что не сделал это сразу!..

Вот если б я курил, насмешливо подумал Н, я бы сейчас посидел на верстаке рядом с крестом; я бы покуривал — и никуда бы не спешил. И ни о чем не думал. Созревал. И взялся бы за крест только тогда, когда бы почувствовал, что готов. А так получается нескладно: я знаю, что не готов, и ждать не могу…

Он прислушался к себе. Тело молчало. Хотя нет — ноги, налитые дневной усталостью, которая стекла в них, разбухли и гудели. Им было тесно в сапогах. Н стянул сапоги и задохнувшиеся портянки. На отекших ступнях складки портянок отпечатались багровыми рубцами. Н прошелся голыми ногами по глинобитному полу, вышел во двор. Ступни зарылись в прогретый солнцем пух тончайшей пыли. Земля приняла в себя человеческий избыток, ноги потеряли плотность, и все тело потеряло плотность и вес. Вот так. Вот чего мне недоставало. Вот теперь я знаю, что действительно готов…

Он надел ватник, чтобы не изуродовать спину и плечи, подтянул крест по верстаку, и когда перекладина оказалась в воздухе, подсел под нее, примеряясь, как лучше за нее ухватиться. Всяко было неудобно. Плечевые суставы, давно потерявшие гибкость, запротестовали болью. Н осторожно опустил крест на верстак. Нужна веревка. Чтобы не ломать руки, чтобы вся тяжесть была только на спине. Закрепить крест, как рюкзак, и вперед…

Веревки, обнаруженные им в сарае, были бельевыми; да других здесь и не могло оказаться. А мне нужен канат, уточнил свою задачу Н. Тонкий — но канат. Каната в сарае не могло быть, это ясно, однако это не остановило Н. Он начал поиск сначала, перебирая всю мелочь, которая попадала на глаза и под руки. Но теперь он искал не конкретную вещь, а подсказку, идею. И он получил идею почти сразу: какой-то никчемный ремешок вдруг напомнил ему, что на сеновале — на крюке под крышей — висит сбруя.

Н взобрался на сеновал. Лето выдалось такое, что сена запасти почти не удалось. Не беда; теперь, после ливня, трава опять пойдет в рост. Луг обещает столько прекрасных часов! — бездумных, свободных…

Сбруя была на месте, куда ж ей деться. Н внимательно ее осмотрел. Когда-то ей немало пришлось потрудиться: она и потерлась изрядно, и была перешита в четырех местах, но даже пропитанная конским потом, она нигде не коробилась, а потрескалась только подпруга — там была другая кожа. Почему так — Н не знал, потому что это была первая сбруя, которую он держал в руках. И это было то, что ему было нужно.

Из кожаных ремней он сделал две петли — на каждое плечо. Вовремя вспомнил — и сделал третью петлю: через лоб. Взнуздался; примерился, как получилось, чтобы нигде не болталось, чтобы натяжение всех ремней было равномерным. Кажется — все… Н опять подсел под крест, приладил ремни (под головной подложил платок) — и шагнул вперед. Комель креста еле слышно зашуршал по верстаку. Н наклонился вперед как можно ниже, чтобы крест горизонтально лег на спину, надеясь, выпрямившись, аккуратно опустить комель на землю. Но из этого ничего не вышло. Центр тяжести был ниже спины, вес легко превозмог усилие. Комель упал и тупо ткнулся в землю, счастье, что с небольшой высоты: голову так дернуло назад, что Н охнул. Перевел дыхание, повертел шеей — вроде бы ничего не повредил. Ну — с Богом…

Через двор он прошел почти легко. Легко по сравнению с тем, как представлял себе это. Но уже через метров тридцать шея стала неметь. Потом он почувствовал ноги. Н совсем не брал их в расчет, это как-то выпало из его внимания, а теперь он почувствовал в них пустоту. Сначала в мышцах, затем и в костях. Но природа, как известно, пустоты не терпит. Он ощутил, как икры заполняет вялость; вялость сгущалась, сгущалась, пока не окаменела — и вот тогда-то пришла боль. Настоящая боль.

Н взглянул вперед. До храма было далеко.

С молочной кислотой все равно не сладишь, только второе дыхание меня спасет, подумал Н. Только второе дыхание… Значит — ни о чем не думай, просто иди…

Он постарался абстрагироваться от боли в икрах — и это ему почти удалось, но тогда он ощутил, что болят, хотя и не так сильно, передние мышцы бедер, и нарастает боль в мышцах живота, а под ними, внутри, образуется такая нехорошая пустота… опять пустота… добром это никогда не кончается… Печень выдавила из себя все запасы крови, давление раздувало сердце, как мяч, в открытых глазах была темнота. Я вышел из рая и возвращаюсь в рай… я вышел из рая и возвращаюсь в рай… Я должен продержаться, пока не придет второе дыхание…

Он не успел — тело не выдержало: резкая боль в желудке сломала его пополам. Спазм — вот последнее, что он успел подумать, ощущая под коленями горячую твердую землю.

Он очнулся… даже трудно сказать, отчего он очнулся. Вероятно, оттого, что в нем все пришло в норму. Самое главное — давление. Уже лет десять даже в экстремальных ситуациях его давление не поднималось выше ста пятидесяти. Очевидно, срабатывал внутренний ограничитель: от малоподвижного образа жизни его сосуды потеряли эластичность, возможно, местами даже склерозировались. Резкий скачок давления мог их запросто порвать. Вот тело и предохранялось. Что же такое со мной произошло, какая вожжа под хвост попала, думал Н, что я пошел против тела? Ведь знал же, что риск огромен. Сколько инсультов и инфарктов, сколько внутренних кровотечений, поставленных по этому сценарию, прошло через мои руки! — не счесть. И каждый был мне уроком. Именно так я их воспринимал. Потому что мое собственное здоровье (банальный случай: дитя войны) с детства было так хрупко… Я всегда знал свою норму, свои границы; знал, что мне можно, а чего нельзя. Всю жизнь я шел по узкой доске над пропастью; под ноги не глядел; не от страха (вот уж чего за мной никогда не водилось!), а потому, что мне было интересно то, что впереди. Я не глядел под ноги — и ни разу не оступился! Я втайне гордился этим, гордился своей самодисциплиной, а выходит, что дело совсем не в ней. Меня вели! Меня просто вели! Я должен был исполнить предназначенную мне роль — и мне не давали сорваться, чтобы я не испортил спектакля. Но как же так случилось, что сегодня, впервые за десятки лет (Н оглянулся на свою память — и не припомнил другого случая) я забыл о своей хваленой самодисциплине, забыл о необходимости соблюдать норму, — и попер, как трактор на забор? Неужели рука, которая вела меня, исчезла? Если это так, значит, моя роль закончилась, и меня, как уже ненужную марионетку, выбросили в пыльный чулан?..

Н попытался сориентироваться.

Он лежал немного на боку, лицом в траве. Крест придавливал, но не сильно: он упирался в землю левым концом перекладины и комлем, и большая часть тяжести приходилась на эти опоры.