С неистовым криком Гримарр вырвался из хватки Орнольфа, тот упал на бок, из груди его торчал меч. Гримарр отступил назад, и стал поднимать вверх обтянутые кольчугой руки, свою единственную защиту, но он не мог поднять их достаточно быстро, чтобы заблокировать мощный удар, нанесенный Харальдом.
Колун зазвенел, прорезая воздух, вошел Гримарру в шею и не остановился. Лезвие франкского меча, отточенное Старри Бессмертным, прошло сквозь позвоночник Гримарра. Брызги крови полетели в разные стороны, как брызги пенящегося у скалистого утеса прибоя. Тело здоровяка завалилось на один бок, голова откинулась, и казалось, что единственными звуками, раздававшимися в форте, были те, с которыми две части тела теперь уже покойного хозяина Вик-Ло ударились о землю почти одновременно.
Харальд не остановился. Он со всех ног бросился дальше, сделал круг и упал на колени рядом с дедом. Искусным движением он перебросил Колун и вложил его в руку Орнольфа. Стоявший в трех метрах Торгрим заметил, как пальцы Орнольфа Неугомонного обхватили обтянутую кожей рукоять меча, на секунду сжали ее. А потом Орнольф издал громкий протяжный вздох. Казалось, что все его тело расслабилось, но меч из рук он не выпустил.
Эпилог
Снова все тот же сон
Снится мне, Снотра злата
Видел я: ран водопады
Вкруг меня низвергались.
Следующую неделю посвятили праздникам и похоронам.
Мертвые тела ирландцев погрузили на телеги, вывезли в холмы и оставили на дороге. Выжившие воины из армии Лоркана, убедившись, что это не ловушка, приехали и забрали их. Их похоронили по христианскому обряду. Во всяком случае, так думал Торгрим. На самом деле он понятия об этом не имел, да ему было наплевать.
Все его мысли и время были посвящены тому, чтобы позаботиться о своих погибших. Их следовало проводить как полагается, и прежде всего Орнольфа сына Храфна, известного как Орнольф Неугомонный. Орнольф помог им одержать великую победу, но, поскольку ценой ее стала жизнь самого Орнольфа, радости она не принесла.
Торгрим с Харальдом, опустившись на колени на деревянном тротуаре возле безжизненного тела Орнольфа, горько и не скрываясь рыдали. И плевать они хотели на то, что кто-то счел бы это слабостью. Они плакали потому, что такой человек, как Орнольф, больше не ходит по этой земле. Они оплакивали себя, потому что знали: придется жить в мире, где больше нет Орнольфа Неугомонного.
Харальд взвалил ответственность за смерть Орнольфа на свои плечи, и она давила на него таким грузом, что он едва справлялся. Но Торгрим ясно и решительно дал ему понять, что он совершенно ни в чем не виноват. Все умирают, напомнил он сыну, а для Орнольфа лучшей смерти, чем в поединке, чем в защите того, кого он любил, и не придумаешь. Последний поступок Харальда — когда он вложил меч в ладонь Орнольфа, — был самым великим актом любви из всех, которые Торгрим когда-либо видел. Так он и сказал Харальду, и притом совершенно искренне.
Своим поступком Харальд подтвердил, что валькирия поднимет Орнольфа с поля кровавой битвы и отнесет его в Вальгаллу. Орнольф будет пировать в чертоге Одина, и не было викинга, более достойного этого места. И поэтому Торгрим сам недоумевал, почему плачет. Орнольф, его любимый Орнольф еще никогда не был так доволен. Он ест и пьет в компании себе подобных, а всякие мелочи и земные заботы его больше не тревожат.
«Не об Орнольфе я скорблю», — пришел к выводу Торгрим.
После боя они нашли Старри Бессмертного. Он лежал, распластавшись на деревянном настиле, весь в крови из многочисленных ран, которые виднелись на его теле. Сперва Торгрим решил, что желание Старри наконец-то исполнилось и они с Орнольфом уже празднуют вместе за столом у Одина.
Но когда они перевернули тело, веки Старри затрепетали, он открыл глаза. Он сел, огляделся, увидел Торгрима.
— Ночной Волк… — прохрипел он. — Мы…
— Мы в Вик-Ло, Старри, — мягко, насколько мог, ответил Торгрим. — И ты до сих пор жив.
Он оставил Старри скорбеть из-за этой новости. Не стал говорить о смерти Орнольфа, и не потому, что новость расстроит Старри. То, что он сам выжил, покажется ему еще более отвратительным. Старри не стал бы оплакивать Орнольфа, он за него порадовался бы, а может быть, немного и позавидовал бы ему.