Даурский народ, который, по замыслу Ангарска, должен будет стать главным союзником сибиряков, и так был окружен повышенным вниманием со стороны русских. Жизнь дауров, а особенно тех, кто жил в непосредственной близости от поселений ангарцев, постепенно и неуклонно менялась — в даурских городках и деревнях появлялись церквушки, а при них и школы. Строились бани — в устроенный быт амурцев настойчиво входила личная гигиена. Тут, конечно, многое зависело от князцов и вождей, и, надо сказать, подводили они не часто. Частыми гостями становились не только рекрутеры и врачи, но и бригады агрономов, которые выдавали пахарям — а именно так переводилось самоназвание дауров — пшеницу, картофель и другие культуры, а также активно внедряли новые для своих подопечных способы ведения хозяйства.

И Бекетов, а теперь и Сартинов видели, что по сравнению с тунгусами, да и любыми другими туземцами, дауры с гораздо большей охотой перенимали все новое. Сазонов говорил то же самое и об айнах, но они покуда были слишком далеко от окультуриваемых сибиряками мест. Амурские пахари же к настоящему времени стояли на объективно высшей ступени развития среди всех сибирских народов, до сих пор виденных ангарцами. Из ангарских тунгусов и бурят, давно уже находящихся под управлением Ангарска, к сегодняшнему дню удалось создать лишь три общины, жившие полностью оседло, в избах и ведшие собственное хозяйство. Что, разумеется, не было выдающимся результатом. Здесь же, на Амуре, проблем с этим не было. И теперь выяснилось, что не всем даурам пришлись по нраву новые порядки, насаждаемые пришельцами. Это не было тайной, но таких людей прежде не было среди рекрутов, а тем более среди пограничников. Прежде недовольных туземцев, у которых отняли право иметь рабов и предаваться междоусобице — любимому развлечению духовно неокрепших народов, как-то удавалось отсекать от службы. В случаях активного неприятия новых порядков к смутьянам применялись разного рода репрессии — от переселения и запугивания до физического устранения того или иного князца или старейшины. После чего немедленно задабривались нужные людишки и проводились «выборы» нового, лояльного к сибирякам властителя. При этом желающие находились всегда.

Так что измена стала достаточно неожиданной — складывалось впечатление маньчжурской интриги. Они могли склонить на свою сторону недовольных. Тем более тот маньчжур в солонской одежде — Матусевичу теперь было над чем поломать голову.

— А дауров мы все равно, пусть за уши, пусть с писком и соплями, из феодализма вытащим и заставим жить по-нашему! — очень тихо проговорил Волков, покачиваясь на спине усталого коня.

К заставе пограничники приближались с опаской — стало вполне возможно напороться в лесу на маньчжур, следящих за сунгарийской крепостицей. Однако повезло, и худшего варианта из возможного развития ситуации не произошло. Уже на подходе к воротам, метрах в ста от частокола, свет прожектора выцепил маленький отряд.

— Летенат? — послышался узнаваемый, усиленный громкоговорителем, голос Юнсока, который с великим трудом выговаривал звание Волкова.

— Открывай ворота, Юнсок! — прокричал, сложив ладони рупором, офицер.

Лейтенант Волков, не попив с дороги чаю, предложенного Каревым, немедля собрал весь немногочисленный гарнизон заставы на площадке перед арсеналом, оставив на стене лишь корейца. Стоя на крыльце избы, начальник объяснял своим подчиненным общую ситуацию, связанную с очередным вторжением маньчжуров. Он рассказал о крупном конном отряде, не отягощенном обозом, который имеет задачу показать сунгарийским жителям, что воины Цин могут наказать их за верность северным чужакам. Кроме того, всадники будут угонять в Маньчжурию население окрестных поселков. Свет от фонаря освещал решительное лицо офицера, говорившего в полной тишине, соблюдаемой пограничниками.

Иван пояснил, что маньчжуры будут действовать по известной методе — требовать от лояльных Сунгарийску вождей, князцов и старейшин верности империи Цин или уничтожать их без жалости. А к заставе по Сунгари идет пятитысячное войско из Гирина, причем на этот раз с артиллерией.

— Иван! — вдруг раздался хриплый голос Владислава Геннадьевича. — Ты скажи, что с нашими парнями и почему они не с тобой?

— Они погибли, — опустил глаза Волков.

Таких одномоментных потерь ангарцы до сих пор еще не знали. Известие о гибели шести товарищей стало для маленького гарнизона сильнейшим потрясением. Лица людей разом посуровели, а кулаки сжались. Бойцы зримо подобрались.

— Что делать будем, командир? — проговорил Гаврила.

— Выполнять свои обязанности! — повысил голос офицер. — Следить за рекой!

— А как же конный отряд маньчжуров? — осведомился Карев.

— Это дело Лавкая и его рейтар! — отрезал Иван. — Мы должны сообщить о прорыве, а не гоняться за сотнями конных лучников! Ясно?

После ужина Волков поднялся на башенку, а на ходу беседовавший с ним артиллерист Карев сменил на посту Юнсока, отправив того спать.

— У Матусевича с разведданными не густо. Видишь, на этот раз без предательства даже не обошлось, — произнес задумчиво Волков. — Странно…

— Ничего странного, маньчжурам проще запугать или прельстить местных. И конечно же им проще вести разведку. Расовый тип схож к тому же, — глядя на след прожектора, еле-еле освещавший кромку леса, сказал Владислав. — Надо бы через Лавкая или других лояльных князей создать сеть агентов в самой Маньчжурии. Ведь они переселяли туда туземцев?

— Думаешь, наш майор этим не занимается? — усмехнулся Иван. — Занимается, причем уже не один год. Это не афишируется, Владислав Геннадьевич. Поэтому и для нас всех те двое предателей останутся павшими от рук маньчжуров героями. А с разведсетью дело на добрый десяток лет.