С Сунгарийском не удавалось связаться долгое время, сигнал прошел, лишь когда маньчжуры уже пристали к берегу, увидев реющий на ветру ангарский стяг. Начальник заставы лейтенант Иван Волков, сопровождаемый Юнсоком и Фролом, верхом отправился к берегу. Там Волков не позволил солдатам, сопровождавшим чиновников, высаживаться на берег. Маньчжуры были весьма недовольны этим, как они посчитали, негостеприимным шагом. Передавший слова командира Юнсок разрешил сойти с судов лишь троим, и только с тем, чтобы они подтвердили свои полномочия. Разговор был коротким — поначалу говорил только вышедший вперед все тот же старик со слезящимися глазами. По его словам, для переговоров с северными варварами прибыл Хэчунь — первый советник гиринского фудутуна. Показав пограничникам соответствующие грамоты и дав удостовериться в них, старый маньчжур сообщил, что посольство желает продолжить свой путь до городка северян.

— Не думаю, что вам позволят войти в нашу крепость, — предупредил маньчжур Волков, заставляя коня развернуться. — Ваши корабли встретят на реке.

— Мы можем отправляться? — елейным голосом, не глядя на сунгарийцев, произнес старик.

— Да, конечно! — воскликнул Иван. — Я вас не задерживаю.

— И все же мы желаем говорить с варварами в их городишке, — процедил молодой, плотного телосложения маньчжур в дорогих одеждах.

— На то будет воля Неба! — поклонился ему старик.

Спустя немногим более часа суда их продолжили свой путь вниз по реке. Дюжина пар глаз внимательно провожала их, проплывающих мимо высокого берега Сунгари, на котором стояла застава.

— Не нравятся они мне, товарищ лейтенант, — покачал головой радист. — И корабли их не нравятся.

— Миша, они не новые винтовки с оптикой, чтобы всем нам нравится, — похлопал его по плечу Волков.

— Ниче, Михайла! — хмыкнул Фрол. — Мне, вона, ушканы местные тоже не по нраву, однако ж ем!

Лейтенант тем временем качал головой, посматривая на выданные ему в Сунгарийске наручные часы. Шестеро караульщиков, высланных в конный дозор, уже порядком задерживались. Такое бывало частенько, однако Волков каждый раз был этим фактом недоволен. После того как маньчжуры скрылись с глаз, Иван поймал себя на мысли, что его что-то гнетет. От разговора со стариком в душе остался весьма неприятный осадок. То ли льстивые речи маньчжура пришлись не по вкусу, то ли больное лицо переговорщика. Как бы то ни было, чувство тревоги не уходило.

— Семенов! Фрол!

— Слушаю, товарищ лейтенант! — козырнул старшина, подскочив к Волкову.

— Возьми Агея и его брата, — приказал Иван. — Осмотритесь с Лысухи.

— Опасаетесь войска маньчуров ентих? — прищурил глаз бывший нижегородец.

— Не знаю, Фрол, не знаю, — проговорил начальник заставы. — Все может быть.

Старшина картинно вздохнул и направился к даурам, стоявшим еще на стене:

— Эй, браты! Айда со мною!

Лысухой пограничники называли высокую сопку, возвышавшуюся над округой. С ее каменистой верхушки открывался отличный вид на реку. Вскоре бывший нижегородец, приказав одному из дауров взять небольшой запас еды и воды, вышел из-за ворот и направился к лесу, ворча себе под нос. Прошагав добрые полтораста метров, троица скрылась в густом кустарнике, росшем на опушке.

Из оставшихся на заставе девяти бойцов Волков отправил отдыхать пятерых, остальные заняли места на наблюдательных пунктах стен и башни. Иван, щурясь от яркого солнечного света, поднялся на стену, чтобы обойти ее по периметру. Ясный летний воздух звенел тишиной, и никакой посторонний звук не нарушал ее. Легкий ветерок мягко обдувал лицо Волкова, который, расстегнув ворот льняной рубашки, стоял на северной, обращенной к лесу стене. Благодаря этому ветру на заставе не было той надоедливой мошки, что донимала людей с середины июня.