Иеремия пристально взглянул на Барбару.
– Птицы падают с неба, и живые существа хотят, чтобы я умер. Так вот, эта вот малышка – моя страховка.
Маленький мальчик без предупреждения выбежал из-за шкафа. Барбара повернулась, чтобы увидеть Лукаса Дюпре, его крошечное пятилетнее лицо, сморщившееся от гнева, его кулачки, сжатые добела. Он бежал к проповеднику и кричал:
– ОСТАВЬТЕ ЕЕ!
Барбара отбросила окровавленную ткань и устремилась к мальчику, подхватила его до того, как он смог пересечь комнату, и подняла на руки. Ноги мальчика продолжали бить по воздуху в мультяшной пантомиме. Он уже принялся рыдать, когда Барбара прижала его к груди и начала гладить по голове.
– Хватит, хулиган, пока хватит, с ней все будет в порядке. Все хорошо. Полегче. – Барбара гладила голову мальчика и говорила мягко, но не отводила взгляд от проповедника.
– Этот человек
– И если с ней что-либо произойдет, если хотя бы один волосок на ее голове запутается, люди, которые выживут сегодня, кем бы они ни были, они посвятят остаток своих дней, сколь бы долго им ни было отмерено, чтобы найти этого человека, этого священника, это духовное лицо, и заставят его пожалеть, что он когда-либо родился. Ты понимаешь?
Два человека приняли этот монолог близко к сердцу: мальчик, уткнувшийся в грудь Барбары дрожащей головой, и проповедник, который притих и рассматривал женщину со странной смесью злобы и восхищения. Наконец, все еще прижимая оружие к голове маленькой девочки, он уважительно кивнул Барбаре.
– Сообщение получено, сестренка. Думаю, мы бы отлично поладили в другой жизни.
Он тянул маленькую девочку к двери. Она пыталась не плакать. Проповедник через плечо бросил последний взгляд на Барбару.
– Держите порох сухим, сестренка.
Потом он повернулся, ухватился за ручку двери и открыл ее на несколько сантиметров.
Иеремия выглянул и увидел, что проход свободен. Мертвецы ушли далеко от двери.
Он вытянул Бетани на бледный дневной свет и неловко побежал прочь.
Глава двадцать вторая
Иеремии не удалось сделать и двадцати шагов от дверей заброшенного полицейского участка, как вдруг ему пришлось резко остановиться. Остановка оказалась настолько внезапной, что девочка практически упала. И на мгновение в этом отвратительном пепельном солнечном свете, струящемся на пустырь у сортировочной станции, Иеремия подумал, что видит призрака. Он стоял там, все еще сжимая воротник маленькой девочки, ошеломленный тем, кто стоял перед ним. С северо-запада доносился глубокий, загробный грохот гигантского комбайна, нелепо пожинающего невероятный урожай – и это явно были не зерновые. Звук его – кромсающий, грызущий, скребущий – аккомпанировал замешательству Иеремии. Но проповедник едва заметил фантастический, невозможный грохот, не реагировал он и на непрекращающееся жужжание стада, толпящегося достаточно близко, чтобы видеть его за деревьями и обломками, заполняющими промежутки между зданиями.
Фигура, которая оказалась прямо перед Иеремией, сначала не двигалась и ничего не говорила, просто стояла там с широко развернутыми плечами и пристально глядела на проповедника и маленькую девочку. Легкий ветерок играл грязными темно-рыжими волосами женщины: они заплетены в тугую косу, но многие пряди выбились наружу – за прошлые несколько часов в ходе суеты, бега и битвы в подземельях. Ее модные рваные джинсы и камуфляжная куртка порваны в клочья, лицо и руки в ранах, порезах и ушибах. Ее взгляд проникал в душу Иеремии, достигая самого дна и задевая какие-то негармоничные струны, вызывающие страх. Затем проповедник заметил огромный револьвер с четырехдюймовым стволом в ее правой руке, которая в данный момент была расслабленно опущена сбоку, дуло направлено в землю.
– Погляди-ка, – наконец сказал ей проповедник. – Все еще без ума от себя.
– Отпусти ее, – голос Лилли Кол звучал так гневно и одновременно настолько безучастно, что походил на замедленную запись.