— А откуда вы и кто такие?

— Тебе как, мандат на лоб прибить или Железного Феликса прямо сюда вызвать? А то, может, через дверь пальнуть? Открывай, пока добром прошу. Не боись, не арестовывать пришли. Разговор есть.

— Упыри, — пробурчал дворник, — сущие упыри, кровопийцы, как есть. Не днем, ночами приходите.

— Не глупи, дед, — оказавшись в парадном, Корабельщик заговорил тем же добродушным голосом, что и в штаб-квартире эсеров. — Зачем всякому знать, какие у Андрей Андреича гости? Знаешь ведь, кто он есть — а кто мы.

— То-то, что знаю, — не сдался дед. — Его благородию такие, как ты, раньше только могли в ножки поклониться. А нынче ишь, хозяевами стали.

Скромный фыркнул. Отставников, люто цепляющихся за прежний порядок, за былую лестницу чинов, где бляха квартального повергала в трепет прачек и кухарок, он видел-перевидел еще в Екатеринославе. Корабельщик же поглядел на упорного старика молча, сосредоточенно — словно бы выстрелил взглядом — и выстрел достиг цели, потому что дворник замолчал, скрылся в каморке, закрыв за собой дверь.

За дверью пропал и свет керосиновой лампы. Скромный собрался обругать вредного деда, но внезапно заметил на ступенях перед собой приличное пятно золотого света.

Светилась надпись на бескозырке. На вопросительный взгляд Скромного матрос повернул фуражку, и спутник прочитал:

— Туманный Флот… Это как? Не было же буквы ни единой, сам видел!

— Пойдем со мной, — сказал Корабельщик, — и ты все узнаешь.

До высокой филенчатой двери с начищенной табличкой им осталось всего два пролета.

Два пролета по широкой гранитной лестнице. Внутренний дворик, арки налево и направо, стены окрашены яркой охрой — а все равно словно бы что-то навалилось на хребет, нелегко вздохнуть. Венеция — воды здесь намного больше земли, море ощущается у каждого дворца. Когда Прекраснейшую окутывает густой выдох Адриатики, по каналам скользят призраки, а обычные люди стараются лишний раз не высовываться за порог… Что? Романтика? О да, синьор, и романтика тоже. Но простуда с ревматизмом, простите уж, намного хлопотнее.

В туман подходят знаменитые лодочки контрабандистов, только начинкой отличающиеся от рыбацких дориа. В туман подкрадываются даже громадные океанские суда: глубины достаточны, Адриатическое море без помех достигает самой Венеции. Отчаянные капитаны сгружают контрабанду и убираются подальше, чтобы не налететь на такого же пылкого — итальянцы говорят «ардити» — бойца лично-обогатительного фронта.

Еще в тумане можно напороться на патруль. Понятно, что тут все свои, и дело решится за смешные деньги — но как же репутация? Как же честь лучшего моряка Адриатики, никем и никогда не пойманного?

Над Венецией клубится туман. Здесь туман редкий, ветер с моря не позволяет ему набрать мрачной густоты; здесь туман растушевывает картину, но не скрывает ее вовсе. Земля полутонов, полуправды, полунамека.

Италия. Здесь умирают от любви — и за любовь умирают.

О, итальянцы умеют умирать за любовь — Шекспир свидетель!

Из всех итальянцев Габриеле д’Аннунцио превосходит пылом любого. Поэт, второй после Данте, удостоенный написания с большой буквы. Но Данте давно умер, так что IL Poete сегодня единственный.

Как положено певцу любви, у Габриеле неимоверное число женщин, куда там Казанове. Как достойно мужчины, д’Аннунцио воин — пошел в летчики на пятьдесят втором году жизни. Кто там говорит: «Поздно уже начинать?» Кому поздно, тот и не начинай — а д’Аннунцио встретил пятьдесят третий день рождения в промерзшем небе над Веной, разбрасывая листовки с копны палочек и веревочек, пышно именуемой аэропланом. Дескать, мы могли бы высыпать бомбы. Но мы истинные наследники цезарей. Наслаждайтесь, венцы, нашим великодушием и благородством!

Неудивительно, что после войны Поэта боготворят ветераны. Те самые «ардити», прыгавшие на головы немцам и австрийцам только с траншейными ножами. Пилоты, кавалеристы, механики, моряки ревущих торпедных катеров — Габриеле отметился и в их роде войск, учинив лихой набег на порт Буккари под самое Рождество, причем цели торпедникам указывали прожектора с аэропланов. Ни единого кораблика в порту не застали. Великолепно замысленная операция, где все рода войск на удивление состыковались, вся новейшая техника на удивление сработала — увы, пропала даром с военной точки зрения.