– Ш-ш-ш, Центурион… Все нормально… – пытаюсь ее успокоить. – Я тебя…

Сам не догоняю, что хочу сказать. Не обижу? Так ведь обижу.

Знаю это, и за грудиной так противно скребет, аж дыхание перехватывает.

– Я хочу тебя, – выдыхаю с каким-то надрывом. Она сводит меня с ума. Об этом я, не подумав, ей и сообщаю. – У меня крышу рвет, когда я о тебе думаю… А думаю я о тебе все время… Все, блядь, время… Вижу тебя… – с трудом сглатываю, словно в горле кость застряла. Она же… Смотрит, будто все еще не понимает. Еще раз сглатываю и давлю из себя то, что не могу удержать. – Вижу тебя – сгораю. Не вижу – подыхаю.

Не отрывая взгляда от ее глаз, вжимаю влажную ткань и растираю ее чувствительную плоть.

– Ах… Перестань… Перестань, не надо… – задыхается.

А я ловлю ее губы. Всасываю, на всяк лад облизываю – просто крайне голоден. Невозможно насытиться.

Возобновляю зрительный контакт.

– А ты хочешь меня? – спрашиваю. И сам отвечаю: – Хочешь.

Чувствую ведь. Но Варя стыдится и отрицает.

– Нет…

– Да, Центурион… Да…

Она дрожит. Ее дыхание критически учащается. Глаза заполняются слезами, природу которых я понять не могу. Но зачем-то очень хочу разгадать. Все, что она ощущает.

Наверное, ее, так же, как и меня, шокируют эмоции. Возможно, ее еще сильнее. Она ведь не знает ничего такого. Она чувствует все впервые.

– Первый, – шепчу ей. – Я – твой первый. Во всем. Хочу.

– Кир…

– Хочу.

Закатывая глаза, Любомирова некоторое время смотрит в потолок. Быстро моргает, когда в глазах собираются слезы.

Такая красивая. Такая уязвимая. Такая чистая.

Моя.