– Зачем вам это нужно, майор? Перед вами поставлена весьма конкретная задача. Не стоит отвлекаться.

– Моя задача – только Исмаилов? Безопасность Станислава Герасимова меня не должна беспокоить? – еле слышно спросил Сергей.

– Это одно и то же, – так же тихо ответил Райский.

– А если все-таки нет?

Несколько секунд лицо Райского оставалось непроницаемым. Очки сверкали, губы были плотно сжаты. Полковник молчал и, вероятно, что-то решал про себя. Сергей не торопил его, принялся вертеть и разглядывать свою новенькую зажигалку. Наконец Райский вернулся за стол, расслабленно опустился в кресло, снял очки и растянул губы в спокойной дружеской улыбке.

– Ну вы и тип, майор. Не ожидал от вас такого упрямства. Охота вам копаться в уголовном деле пятнадцатилетней давности? Охота тянуть пустышку? Извольте, – он открыл ящик, извлек увесистую папку и шлепнул ее на стол перед Сергеем, – вот вам копия, в полном объеме. Читайте, наслаждайтесь, можете ее с кашей съесть. Но только не в ущерб нашей с вами основной задаче.

«Господи, что же со мной происходит? – думала Юлия Николаевна Тихорецкая, расчесывая мокрые волосы перед зеркалом. – Какое мне дело до этого человека? Почему я хитрю с собой, сочиняю разные предлоги, чтобы встретиться с ним еще раз? Спасибо, только сочиняю и ничего не предпринимаю. А ведь так хочется, еле сдерживаюсь, чтобы не позвонить Райскому. Вы знаете, Михаил Евгеньевич, меня беспокоит правая носогубная складка моего бывшего больного. Как я могу с ним связаться?» Юля скорчила перед зеркалом глупую романтическую рожу, получилось смешно, она попыталась рассмеяться, но вместо этого чуть не заплакала. Включила фен, короткие влажные волосы встали дыбом под струей горячего воздуха.

В ее теперешней жизни все было разложено по полочкам и рассчитано по минутам. Ей просто некогда и не в кого было влюбляться. С каждым годом выбор уменьшался, медленно, но верно приближаясь к нулю. Мужчины ее возраста и старше были женаты. Таких отношений, вороватых и бессмысленных, она не хотела. Оставались холостяки, но эта порода отличалась странностями и делилась на три категории – самовлюбленные болваны, застенчивые меланхолики и сумрачные коллекционеры любовных побед с жалобными глазами и липкими лапами. Все одинаково скучно.

Иногда на Юлю накатывали острые приступы одиночества, она начинала чувствовать, как стремительно уходит время, как тяжело и холодно дышит в затылок старость. Она заставляла себя думать о работе, о своих больных, о Шуре. Из зеркала смотрело молодое, красивое лицо. Все было хорошо, и вряд ли стоило что-либо менять.

– Мам, ты что с собой сделала? – Шура возникла в зеркале за спиной Юли и уставилась на нее так, словно увидела впервые в жизни.

Фен гудел. Юля не слышала, как она вошла.

– Шурище, ты уже вернулась? – спросила она, выключая фен и растерянно улыбаясь.

– Нет, мамочка, я еще в пути, – хмыкнула Шура, – мам, ну скажи честно, что с тобой происходит?

– Ничего. Почему ты спрашиваешь?

– Ты какая-то не такая. Совсем новая. Помолодела лет на десять и похорошела.

– Это тебе так кажется, мы просто с тобой стали редко видеться, и ты от меня отвыкла.

– Да нет же, мамочка, я тебя наизусть знаю, ты очень сильно изменилась, – упрямо повторила Шура, – это все замечают. Не только я.

– Кто же, интересно?

– Вика. Она сказала, ты стала порхать, как птичка, и все время улыбаешься. К чему бы это, мамочка?

– Ой, прекрати, – поморщилась Юля, – я сплю не больше пяти часов в сутки, я дико устала и выгляжу отвратительно. Смотри, какие у меня синяки под глазами, щеки ввалились. Чтобы не быть бледной как смерть, я румянюсь. И вообще, отстань. Расскажи, что сегодня было в школе.