– Ничего я писать не буду, – помотал головой Стас.

– У тебя двое суток, – повторил Сергей.

– Бред какой-то, – Стас рассмеялся, – папа, мама, вы что, не понимаете? Это провокация! Вы же знаете, я болел, лежал с температурой и той ночью никуда не выходил из дома! Был свидетель, няня Мария Петровна. Я ничего писать не стану!

– Не кричи, – поморщился генерал и повернулся к жене. – Наташа, ты помнишь, мы с тобой уехали тогда на недельку в наш ведомственный дом отдыха «Березки». Здесь оставалась Мария Петровна. Ей было уже восемьдесят, и перед сном она принимала сильное снотворное. Мы с тобой вернулись именно в то утро, довольно рано, часов в девять. Еще ничего не было известно о Маше Демидовой.

– Да, – кивнула Наталья Марковна, – да, Володенька, я отлично запомнила то утро. Стас встретил нас бледный, совершенно больной, и сказал, что ночью у него было под сорок и он не мог подняться с постели. В прихожей стояли его кроссовки, грязные и мокрые насквозь. К ним прилипла трава и застывшие комья известки. Я долго чистила их, мыла, набивала газетой, они были совсем новые, страшно дорогие, и не хотелось выбрасывать. Однако пришлось. Они затвердели, потеряли форму. Строительная грязь въелась намертво. – Наталья Марковна тяжело поднялась, вышла и вернулась через минуту.

В руках у нее было несколько листов бумаги и ручка.

– Мама, но я не знаю, что писать! – закричал Стас. – Я не ничего не помню, все как в тумане! Зачем вы мучаете меня? Михеев умер, и это уже никому не нужно.

– Михеев умер, – кивнул Сергей, – но есть крупный криминальный авторитет Палыч. Пиши, Стас. Не бойся. Ничего тебе за это не будет.

Стас взял ручку и медленно, коряво, как первоклассник, начал выводить слова на бумаге. Белый лист заполнялся строчками. Наталья Марковна смотрела сначала на сына, потом перевела взгляд на чужого человека, который молча сидел в кресле.

У него было лицо взрослого Сережи, и звали его так же. Ему предстояло жить дальше с этим лицом и с этим именем какой-то своей, отдельной, далекой и непонятной жизнью. Наталья Марковна не могла оторвать от него глаз.

Радужная тень маленького херувима легко и незаметно вырвалась на волю из ее души и затерялась навеки в чистом полуденном небе.