— А сколько? Если твоя фишка выиграет, сколько максимально получится?
— Умножь на тридцать пять.
— Триста пятьдесят! Давай! — Китти протянула ладошку лихорадочно блестя азартом в голубых глазищах, заразившись вирусом игромании.
— Э, нет! Ставим вместе и только один раз! Проиграем или выиграем не важно. Ставим и уходим, согласна⁈
— Нехороший! Согласна…
Я вложил фишку в ладошку младшей и сказал:
— Закрой глаза и сосредоточься. — Захватил ее ладонь и повел над полем со ставками. Шарик тем временем закрутился в рулетке, а я попытался почувствовать хоть что-нибудь, сосредоточившись на своих ощущениях. На какой-то момент мне показалось, что рука потяжелела, и я повел ее обратно, концентрируясь на этом ощущении. Над одной из клеток игрового поля руку определенно тянуло вниз, и я придавил руку младшей поставив фишку на число двенадцать. Китти открыла глаза и, сложив ладошки перед собой, уставилась на замедляющийся шарик.
— А-а-а! Двенадцать! — Оглушил ее пронзительный крик и меня прижали к груди, перегнавшей размером сестринские, которые были близки к уверенной троечке и радовали этим меня и мои руки.
— Двенадцать красное! — Выкрикнул крупье и подвинул к нашей фишке еще тридцать пять аналогичных кругляшей.
— Давай еще поставим! — Выдохнула Китти, испытавшая «оргазм» от эйфории выигрыша. Я успел отстранить от себя волнующие выпуклости под насмешливым взглядом жены и сгреб все фишки, направляясь к кассе.
— Вот, твоя доля, — протянул ей сотню баксов.
— Там было больше! — Воскликнула младшая, принимая свою долю.
— Ты и так в плюсе! Обойдешься! — Поддержала меня Мери, и мы повезли довольную проведенным вечером сестренку домой.
Десять дней мы жили наслаждаясь тишиной, друг другом и маленькими радостями семейной жизни, где я уделял много времени на обучении своей женушки искусству готовки с короткими перерывами при посещения младшей сестренки и потакании ее прихотям, неугомонный характер которой требовал приключений на свою симпатичную попку.
— Опять не получился! — Милая держала на лопаточке растерзанный блин и строила расстроенную мордочку с пятнами муки на щечках.
— Ничего… Теста еще много… — Я откинул свой тонкий в дырочках блинчик на стопку и смазал его кусочком сливочного масла.
— И какой в этом смысл⁈ Час готовишь, а потом за пять минут съедаешь! Проще в кафе сходить!
— Ты думаешь? Вот, тебе же нравиться, когда мы занимаемся любовью? И чем дольше — тем лучше? Так делаются дети… Может проще взять и усыновить ребенка, а не заниматься всей этой ерундой?
— Сравнил тоже! То ребенок, а это еда!
— От всего надо получать удовольствие. Мне будет гораздо вкуснее, если я съем сделанный твоими ручками блинчик, чем съесть его в кафе просто заполняя желудок. Давай вместе попробуем. Вот смотри! — Я обнял жену сзади и взяв за руки принялся делать вместе с ней строптивую лепешку, вертя горячую сковороду в воздухе стремясь размазать по ней тесто как можно тоньше. — Видишь⁈ Теперь — оп! Готово! Дай поцелую! М-ма! Какая ты вкусная! — Я слизал с бархатных щечек муку и так увлекся поцелуями, что вскоре блины были забыты, а мы очутились на нашем мягком ковре, и я принялся стаскивать с хихикающей женушки домашние штанишки.