«Может быть, он стал оборотнем или вампиром?» – подумала я. Мне приходилось читать об этих ужасных созданиях, воплощениях зла. А потом я стала вспоминать, как нянчила его в детстве, как он рос на моих глазах, как мы с ним по жизни почти все время шли бок о бок, и мысленно отругала себя за глупость. С чего мне было так пугаться? Однако по мере того, как я медленно проваливалась в сон, суеверие принялось нашептывать мне: «И откуда взялось это смуглое создание с черными волосами и глазами, этот малыш, которого добрый человек взял в дом себе на погибель?» И вот, находясь на грани сна и яви, я принялась придумывать, кем могут оказаться его родственники, вновь и вновь возвращаясь к тем мыслям о нем, которые преследовали меня, когда я бодрствовала. Наверное, я не могла не думать о его странной жизни, расцвечивая ее пугающими меня саму подробностями… Наконец, я даже вообразила себе его смерть и похороны. Что касается последнего, то я отчетливо помню, как во сне я никак не могла придумать надпись на его могильном камне и будто бы даже советовалась по этому поводу с могильщиком. Мы не знали его имени, не знали, сколько ему лет, и потому сошлись на том, что на его надгробье появится только одно слово: «Хитклиф». Так, кстати, и вышло. Если зайдете на кладбище, то прочтете это слово на его могиле, и еще дату смерти.

Рассвет вернул меня к действительности и пробудил здравый смысл. Я встала и, как только смогла хоть что-то различить в утренней дымке, вышла в сад, чтобы посмотреть, нет ли следов под окном его нынешней спальни. Их не было. «Ну, значит, он остался дома, – подумала я, – и сегодня он, должно быть, придет в себя». Я приготовила завтрак на всех домочадцев, как обычно, но велела Гэртону и Кэтрин поесть побыстрее, пока хозяин не спустился, потому что он сегодня явно проспал, чего за ним не водилось. Молодые люди решили позавтракать в саду под деревьями, и я им туда принесла маленький столик.

Когда я вернулась в дом, то увидела мистера Хитклифа. Он обсуждал с Джозефом полевые работы и давал, как всегда, четкие и ясные указания, но говорил очень быстро и постоянно оглядывался, словно в тревоге. На лице его читалось все то же странное волнение, пожалуй, оно даже усилилось. Когда Джозеф вышел из комнаты, мистер Хитклиф сел на свое обычное место, а я поставила перед ним кружку с кофе. Он придвинул ее к себе, а затем вдруг уперся руками в стол и уставился в стену напротив, как будто бы изучая со всем возможным вниманием какой-то ее малый участок. Глаза его беспокойно блестели, он замер от волнения и даже затаил дыхание.

– Да что с вами? – воскликнула я нетерпеливо, пододвигая хлеб прямо ему под руку. – Скорее ешьте и пейте, пока кофе не остыл. Я вам его уже почти час грею.

Он не обратил на меня никакого внимания, а потом вдруг улыбнулся. Но что за улыбка это была – она напоминала оскал и вновь напугала меня до смерти.

– Мистер Хитклиф! Хозяин! – закричала я. – Ради Бога, не глядите вы так, как будто вам призраки мерещатся!

– Ради Бога, не ори как безумная, – ответил он. – Посмотри кругом и скажи: мы здесь одни?

– Конечно, одни, – был мой ответ, – кому еще тут быть?

Все же я невольно повиновалась ему, как будто бы сама не была вполне уверена в своих словах. Он одним движением отодвинул в сторону кружку и хлеб, а затем весь подался вперед, чтобы лучше видеть.

Теперь я поняла, что смотрит он не на стену, а на что-то, располагающееся от него ярдах[29] в двух. Что бы это ни было, оно являлось для него источником великой радости и великой боли, как явствовало из постоянной смены выражений его лица, то страдальческого, то ликующего. К тому же этот воображаемый предмет не находился на одном месте: глаза Хитклифа следовали за ним неотрывно и с напряжением, и, даже говоря со мной, он ни на миг не отводил от него взгляда. Я несколько раз тщетно попыталась напомнить хозяину, что он уже давно ничего не ел. Если в ответ на мои уговоры он протягивал руку, чтобы взять кусок хлеба, пальцы его сжимались раньше, чем достигали своей цели, рука бессильно падала на стол, а мысль о еде тут же его покидала.

Я набралась терпения и не уходила, стремясь во что бы то ни стало отвлечь хозяина от полностью завладевших им мыслей, до тех пор пока он не рассердился и не спросил, почему я не оставлю его в покое и почему не позволяю ему есть тогда, когда ему хочется. Он сказал, что, когда он вернется, мне незачем находиться рядом, а достаточно поставить еду на стол и уйти. С этими словами он вышел из дому, медленно прошел по дорожке через сад и исчез за воротами.

Часы тянулись один за другим, приближался вечер, а тревога моя не ослабевала. Я не ложилась допоздна, а когда пошла в спальню, никак не могла заснуть. Хозяин вернулся заполночь и вместо того, чтобы подняться к себе, заперся в зале. Я прислушивалась к доносившимся оттуда звукам, ворочалась с боку на бок, вся во власти мрачных опасений и предчувствий, и наконец оделась и спустилась вниз, не в силах больше выносить неизвестности.

Я услышала, как мистер Хитклиф без устали меряет шагами комнату, время от времени издавая глубокие вздохи, напоминающие стоны. Иногда он бормотал одно-два слова, из которых мне удалось различить лишь имя «Кэтрин» в сочетании с выражениями неземной нежности или мучительного страдания. При этом Хитклиф обращался к ней так, как будто бы она была рядом: голосом тихим и проникновенным, шедшим из самых глубин его души. Я не отважилась зайти прямо в залу, но твердо решила отвлечь хозяина от его видений, поэтому с шумом завозилась у очага в кухне, поворошила угли, а затем принялась выгребать золу. Он как будто очнулся и почти сразу же отворил дверь и позвал меня:

– Нелли, иди сюда! Уже утро? Принеси мне свечу.

– Часы бьют четыре, – ответила я. – Если вам нужна свеча, чтобы подняться наверх, можете зажечь ее от огня здесь, на кухне.

– Я не хочу идти наверх, – сказал он. – Зайди сюда, разожги мне огонь и займись уборкой, если нужно.

– Позвольте мне сначала раздуть угли докрасна на кухне, – сказала я, придвигая к очагу стул и берясь за ручные мехи, – а потом я перенесу их в камин у вас в зале.

Пока я была занята, он ходил взад-вперед в состоянии крайнего умоисступления, а его тяжелые вздохи следовали один за другим так часто, что буквально перебивали ему дыхание.

– На рассвете я пошлю за Грином, – сказал он. – Мне надо посоветоваться с этим крючкотвором, пока я еще, как говорится, «в здравом уме и трезвой памяти». Я ведь так и не сподобился написать завещание, а теперь ума не приложу, как мне распорядиться моей собственностью. Хотелось бы мне просто обратить ее в прах!

– Я бы так не говорила, мистер Хитклиф, – вмешалась я. – Отложите-ка свое завещание, пока не покаялись в тех несправедливостях, которые вы в жизни сотворили! Вот уж никогда не думала, что нервы у вас окажутся в таком беспорядке. Вы ведь нынче впали в совершеннейшее расстройство, и исключительно по вашей собственной вине. То, как вы провели последние три дня, подкосило бы и титана. Сейчас вам необходимо поесть и поспать. Один взгляд на себя в зеркало, и вы поймете, что не можете больше обходиться без пищи и отдыха. Щеки у вас совсем ввалились, а глаза красны, как у человека, умирающего от голода и слепнущего от бессонницы.