Не сидел сложа руки и Буряк. Как только буран начал стихать, он вывел своих бойцов на расчистку дороги к каменоломне. Хотя снегу выпало много, но он не засыпал и третьей части провала. Измученные лошади плохо тянули повозки, и людям приходилось помогать им. Вниз снова полетели камни, корявые стволы, вязанки кустарника. Прежде чем отойти от провала бойцы глазами измеряли расстояние до отсыпанного уровня.

— Много еще, язви его в душу, — огорченно сказал маленький, юркий Сундуков, с которым Буряк оборонял Одессу и Севастополь. — Валишь, валишь, а все на донышке. К центру земли, что ли, проваливается?

— Ты, Гриша, своими разговорами не расстраивай товарищей, не то спущу тебя вниз вместе вот с этими камнями, — предупредил его старшина.

— Всерьез или шутишь, Петя? — спросил тот, очищая от снега бескозырку.

— Всерьез, Гриша, всерьез. Поступлю, как с последним паникером. И на нашу дружбу не посмотрю…

Делать операции без наркоза и антисептических средств Лаптев все-таки решился. Другого выхода не было. Здорового, сильного краснофлотца, которого Лаптев перед операцией заставил выпить целую кружку спирта, держали трое моряков. И все же раненый сумел вырваться, укусил Лаптеву плечо, располосовал на нем гимнастерку. С большим трудом удалось его уложить и закончить операцию. Следующего раненого военврач приказал связать вожжами.

Поливая ему на руки, Тоня сказала:

— Перевязочный материал, Борис Сергеевич, на исходе, риванола только банка осталась.

— Что поделаешь, Тонечка, если нету. А на нет и суда, как говорится, нет. Не у немцев же занимать?

Она невесело рассмеялась.

После этой ночи в их отношениях появилось что-то новое. Они стеснялись друг друга и в то же время стремились быть ближе. Война притупила в людях чувства, но она не смогла полностью заглушить их. Тот нечаянный жест, когда Тоня ладонью коснулась щеки военврача, разбудил в ней что-то. Это что-то волновало девичье сердце. Наблюдая, как Лаптев усиленно растирает холщовой тряпкой покрасневшую шею, девушка на миг представила себя вот так же с ним, но в другой, не военной обстановке, и улыбнулась. «Вот глупая, — ругнула она себя, — людей кругом убивают, а у меня мысли какие-то бабьи появились…»

— Ну, я к Оскольцеву, — сказал Лаптев девушке. — Раненые — на вашей совести. Я знаю, что вы преданы своему делу, и все же, как старший, напоминаю: ничего не жалеть для них.

— Берегите себя, Борис Сергеевич. А то что я буду делать без вас? Я хочу сказать — без врача.

— Все обойдется, Тонечка. В случае чего обращайтесь к Буряку.

Холод, постоянное чувство опасности, физическая усталость делали свое дело. Бойцы, таскавшие камни и кустарник для засыпки взорванного участка дороги, работали уже не так споро, как накануне. Некоторые, укрывшись за скалистые выступы, украдкой отдыхали. Руки у многих были стерты, в ссадинах. Буряк смертельно хотел спать, порой его охватывало оцепенение, и он, прислонившись к повозке или к скале, на минуту-другую отключался от всего окружающего.

В один из таких моментов к нему подошел Лаптев.

— Старшина, что с вами? Да очнитесь же!

— Да, да, я сейчас, — бормотал моряк, суетливо шаря по карманам бушлата. Ладони его были сбиты в кровь, на щеках горел лихорадочный румянец.

Лаптев отвел от него взгляд.

— Соберите сюда на несколько минут бойцов.