Вечером, при свечах, ее волосы приобрели золотистый оттенок и казались не такими яркими, как обычно, но никакое освещение не могло скрыть горечи, затаившейся в опущенных уголках губ, и тревоги в блуждающем взгляде.

Грейс, служанка молодая и явно неопытная, внесла серебряную супницу, поставила перед Гортензией и поспешно, словно спасаясь бегством, засеменила обратно на кухню.

— Грейс у нас новенькая, — сообщила Камилле Гортензия. Когда она начала разливать суп серебряным половником, на ее руке сверкнул большой изумруд. — Служанки у нас всегда новенькие. Деревенские девчушки в наше время Бог знает, что о себе возомнили, мне с ними трудно ужиться. Казалось бы, они должны благодарить судьбу, предоставившую им возможность работать в таком доме, как наш. Но только Тоби и Матильда служат здесь с давних лет, и они оба, Увы, постарели.

Камилла заметила на столовом серебре выгравированную в вензеле монограмму «Д», такая же монограмма украшала льняные салфетки. Обстановка в столовой да и сама комната свидетельствовали о том, что семейство Джаддов знавало лучшие времена. Можно было только догадываться, какой роскошью и блеском отличалась жизнь дома в пору расцвета — и какой она могла оставаться даже теперь, если бы кто-то сумел переломить ход событий. Беда заключалась не в отсутствии денег, а в душевном разладе, не позволявшем преодолеть безвольную покорность обстоятельствам.

— Наша мать всегда предпочитала обедать вечером, а не днем, — продолжала Гортензия. — И она любила приодеться к обеду, вот я и пытаюсь поддержать традицию. Подобные вещи имеют большое значение для семьи, занимающей такое положение в обществе, как наша. Конечно, я понимаю, что, приехав сюда с одним чемоданом, Камилла при всем желании не сможет поддержать семейный обычай.

Убежденность тетушки в сугубом превосходстве Джаддов над окружающими была достойна сожаления и при данных обстоятельствах выглядела почти комично, но Камилла только поблагодарила ее за снисходительность, не упомянув о сундучке, который скоро должен прибыть в Грозовую Обитель. Она понимала, что тетю Гортензию едва ли обрадует такая новость.

Картофельный суп-пюре оказался вкусным, и Камилла почувствовала, что у нее разыгрался аппетит. Отдав должное первому блюду, она заметила, что Летти поминутно смотрит на дверь и только для вида погружает в суп ложку.

— Как долго нам предстоит наслаждаться твоим обществом, кузина Камилла? — спросил Бут, и она снова ощутила оттенок насмешки в его словах. Трудно сказать, подшучивал ли он над окружающими или над самим собой.

— Это зависит от дедушки, — ответила Камилла. — Я пообещала ему пожить здесь столько времени, сколько он пожелает.

Летти судорожно глотнула воздух, и Камилла заметила, что она, не отрываясь, смотрит на дверь. На пороге стоял Росс Грейнджер; он был чернее тучи, серые глаза излучали гнев. Гортензия и Бут быстро обменялись понимающими взглядами.

— Я вижу, вы вернулись — и опоздали к обеду, — укоризненно заметила Гортензия. — Вы знаете, как относится папа к малейшим отступлениям в пунктуальности.

Росс ничего не ответил. Его блестящие каштановые волосы сияли при свете свечей; он занял место за столом рядом с Летти и нетерпеливым жестом закинул назад непокорную прядь. Камилла ждала от него хоть какого-нибудь приветствия — не мог же он не признать в ней свою спутницу, — но не дождалась. Казалось, пелена гнева застилает его взор и отгораживает от людей, сидящих за столом. Когда Гортензия передала ему наполненную супом тарелку, он взял ложку и начал есть, не обращая внимания на окружающих.

Летти закашлялась и приложила к губам уголок носового платка, затем повернулась к Камилле и прервала неловкое молчание:

— Я заметила браслет, моя дорогая. Как хорошо я его помню!

— Он принадлежал моей матери. Я его очень люблю.

В разговор вмешалась Гортензия.

— Не знаю, почему Алтея решила взять с собой столь малоценную вещь. При этом она оставила здесь принадлежащий ей браслет с бриллиантами, продав который можно было надолго обеспечить кровом и пропитанием все ваше семейство.

— Мы никогда не жили в нужде, тетя Гортензия, — спокойно заметила Камилла.

— А чем ты занималась после смерти отца? — спросила Гортензия.

— Последние четыре года я работала гувернанткой, — пояснила Камилла. — В Нью-Йорке на них большой спрос.