От недавнего полета и солнечного жара у меня совсем пересохло горло, и я попросила пить. Алексей Григорьевич быстро подошел, приподнял мне голову и напоил. Мне сразу стало легче. Я откинулась на подушку, закрыла глаза и, кажется, опять заснула.

Но долго спать не пришлось, скоро меня разбудили странные голоса. Они были не простые, а как будто сказочные. Я таких еще никогда не слышала. Говорили тихо и тонко, так, как будто здесь было много, много людей.

Я испугалась, и села на постели. В комнате никого кроме нас с Алексеем Григорьевичем не было. Он крепко спал на лавке возле окна и даже храпел.

Я зажала уши ладошками, но голоса не стихли и продолжали что-то бубнить. Разобрать, кто и что говорит, я не смогла, они это делали все разом, заглушая друг друга. Ни одного из них я никогда раньше не слышала.

Где взять похмелиться? — вдруг, явственно, сказал невидимка. — Буфетчик, сволочь, просто так не нальет, попросит пятак. Разве что у Машки лафитник выпросить, она сейчас с барином, — дальше следовало очень грубое слово. — Только не даст, сука. После того раза, когда я напился и не смог, она на меня злая. Или может продать кому рубаху… И зачем я вчера, дурак, так нажрался… Башка трещит, — напоследок, уже неразборчиво, добавил голос, чем-то напомнивший мне нашего лакея Степку.

Я вспомнила, что он раньше махался с Маруськой, а потом между ними словно пробежала кошка.

Запалить бы их всех, и пропади они пропадом, — сердито сказал еще кто-то, как мне показалось, прямо за нашими дверями. — А эта дура деревенская до сих пор почему-то не сдохла. Ничего, все равно изведу, не мытьем, так катаньем.

Мне показалось, что это говорилось обо мне, и я подумала, что помутилась рассудком. Чтобы ничего не слышать, я спрятала голову под подушку, но это не помогло. В ушах звучали все новые и новые голоса. Мне стало так страшно, что захотелось бежать, куда глаза глядят. Я быстро села на постели, но голова закружилась, и пришлось снова лечь.

— Барин! — тихонько, позвала я Алексея Григорьевича.

Он приподнял голову, посмотрел в мою сторону сонными глазами, вздохнул, и опять лег на свою лавку.

Как там девочка? — спросил он и сам же ответил. — Слава Богу, выздоравливает. Если бы не антибиотик… Интересно, что за дар даст ей старуха?

Все это он говорил, не открывая глаз и рта, и к тому же незнакомым, сонным голосом. Когда он помянул о даре, я вспомнила их разговор с бабушкой Ульяной перед ее уходом. Не такой уж я была дурой, чтобы не догадаться, что со мной произошло что-то необычное. Видно, старуха, меня заколдовала, и я начал слышать чужие мысли. Теперь, когда я задумалась сама, голоса почти затихли. Пока я не знала радоваться мне такому подарку или печалиться. Знать о чем думают люди, наверное, интересно, но когда у тебя в голове все время звучат чужие мысли…

Алексей Григорьевич, между тем, окончательно проснулся, сел на лавке и посмотрел в мою сторону.

Как бы ее не разбудить, — подумал он, — бедная девочка, совсем измучилась.

Мне стало приятно, что он так обо мне заботится, и я приподнялась на подушке. Он этого не заметил, встал и на цыпочках подошел к кровати. Я прикрыла глаза и наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Он долго меня рассматривал, хотел потрогать лоб, даже протянул руку, но потом не решился беспокоить.

Чудо, как хороша, — подумал он, — ей бы чуть косметики, была бы настоящей красавицей.

Потом он начал вспоминать, что мы с ним недавно делали и стал представлять всякие глупости о которых я даже слышать не захотела, а потому открыла глаза и спросила:

— А что такое «кометики»?

Он так удивился моему вопросу, что даже отшатнулся. Потом сел рядом со мной и взял за руку:

— Повтори, что ты сказала?