— Хорошо, очень хорошо. Твое милосердие равно твоей жестокости.
— И что теперь? — а ведь действительно, за девушку мое милосердие поднялось до двух. Странные кстати навыки, что знаток боли, что это милосердие. Один растет от причиненной и перенесенной боли, а второй… даже не знаю как сформулировать, от сохраненных жизней и прекращенных мучений, так что ли.
— Теперь? Теперь я хочу предложить тебе стать моим учеником, — опа, меня в Малюты Скураторы вербуют? Хотя Малюта, как и Берия, не совсем палачами, вернее совсем не палачами были. А ведь я ни одного настоящего палача вспомнить не могу — не сохранила история их имен, только деяния.
— И зачем мне это нужно? И у меня уже есть учитель, — пусть Йогль меня так только один раз по-пьяни назвал, но все же, он родной — гремлин, как-никак.
— Не в том смысле учителем. Я буду учить тебя своему мастерству, со временем ты станешь настоящим палачом. Только тот в ком жестокость равна его милосердию может стать истинным мастером это дела.
— У меня уже есть работа, спасибо.
— Подумай. Каждый твой день ученичества будет оплачен лучше, чем неделя лазанья по трубам. А в городе ты будешь пользоваться почетом и уважением.
— И полгорода будет плевать мне в спину?
— Может и будет, никогда об этом не задумывался. А для тебя это важно?
— Нет, не важно. Так же как и почет с уважением.
— Молодец. Дело палача не терпит гордыни, мы всегда безымянны.
— Это была проверка?
— Да.
— Работать ради искусства? Нет спасибо, мучить безвинных, да и винных тоже, мне не привлекает.
— И эту проверку ты прошел.
— Я же сказал — мне это не интересно.
— А ты подумай. В течении трех дней буду ждать от тебя ответа, — на планшетке мелькнул огонек, свидетельствующий что на карте появилась новая метка.
К Ментишу я опоздал на два часа — увлекся работой в мастерских. Гоблин выглядел как выжатый лимон, и набросился на меня с обвинениями. Оказывается наложенное на него проклятье, блокировало вызов духов, и теперь, после снятия, Ментеру принялся с энтузиазмом обучать внука. Утром они договорились, что заниматься будут до моего прихода, а я опоздал. Но увидев причину моего опоздания, гоблин перестал дуться и позвал деда, дабы он тоже взглянул на дело рук моих, и закончил мое начинание.
Результат работы мне и самому нравился. Да и повезло — кузнец за отдельную плату выделил мне в помощь двух своих подмастерьев. Сами лезвия остались без изменений, а вот рукояти были изменены полностью. Старая кожа обмоток была удалена, набалдашники спилены, а обнажившейся сердцевине придали правильную цилиндрическую форму. У самых лезвий, встало по двухлепестковому вентилю- синий и красный. Для чего? Все просто — для усиления, так как дальше шли, распиленные вдоль, латунные разветвители, без распила посадить их не удавалось. Эти разветвители образовывали крестовину кинжалов, вот чтобы они не раскололись по спайке и потребовались вентили у лезвий. В теле крестовин прятались съемные отверточные насадки разного калибра, от обычной до часовой, всего по три с каждой стороны.
Длина каждой насадки составляла шесть сантиметров, и на тыльной стороне у них было по два лепестка, в миллиметр толщиной в три шириной и шесть длиной. Лепестки эти потом вставлялись в рукоятку и фиксировались на ней специальной головкой. За лепестками было по полсантиметра резьбы которой насадки крепились в теле крестовин. Сверху н них одевалась специальная крышка с отверстиями, чтобы она не слетела — она фиксировалась, при помощи зажимов, как на пятидесятилитровых бидонах. В итоге с боков крестовины на сантиметр торчали головки отверток — и вытащить нужную несложно и потерять нельзя.