Глава 3. Порт-Саид – Джибути

Убедившись, что мы вошли в Суэцкий канал и за нами не несутся английские миноносцы, чтобы задержать нас любой ценой (шучу, конечно), я опять облачился в повседневный мундир и пошел отобедать – как-то проснулся аппетит от всего этого «цирка с конями». Кстати, о лошадках, они плохо переносят жару и духоту в трюме, барон доложил, что двоих, скорее всего, мы потеряем – они легли и отказываются есть, воду тоже не пьют, а это – плохой симптом. Может быть, положение бы облегчила разминка и помывка, но чертовы англичане запретили это делать в Порт-Саиде. Теперь одна надежда – побыстрее добраться до Джибути. Спросил, как там подаренные мулы, получил ответ: а что им сделается, трескают все подряд и жиреют, им и жара, похоже, нипочем.

Еще барон спросил, можно ли поздравить с новым чином статского советника, ответил, что подождем до Джибути, это я мундир надел, чтобы у англичанина от блеска шитья глаза застило и он не пялился на ваши пушки, а то он уже интересовался, с кем мы воевать собираемся.

– А-то я подумал, что вы этим блеском хотите ослепить ту самую смуглую красавицу, – подначил меня барон.

Да что вы, Людвиг Матвеевич, какой там блеск, кого ослепить, – ответил я с горечью (в общем-то, искренней), – она поедет к папе в Бомбей, а мы с вами по песочку африканскому трюх-трюх, на поиски приключений на собственную. э-э, голову.

Потом барон пошел по своим делам, а я поднялся на палубу и стал ждать, когда появится Маша, я уже ее так звал на русский манер и девушке это понравилось. Напряг Шурку и Андрея Андреевича, чтобы вспоминали стихи, и я их читал, читал, а Маша слушала незнакомую речь и мне казалось, что она все понимает, не зная языка, хотя, конечно, что-то я пытался переводить на смешанном англо-французском диалекте, немецкого, в котором я более силен, Маша, к сожалению, не знала. Понятно, что это был не только Пушкин и Лермонтов из гимназической программы, но и подброшенные более начитанным Андреем Андреевичем, Гумилев, Пастернак, Бродский. Гумилев ведь тоже совершил два путешествия в Африку через Абиссинию, только позже, поэтому, когда я пытался переводить стихи про озеро Чад, жирафа[14] и страсть молодого вождя, то нарвался на вопрос, откуда этот русский все это знал, так как про путешественника Гумилева Маша ничего не знала, а кроме англичан, к большим африканским озерам никто не совался – они за этим бдили..

Так что «ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше промолчим» [15], а то еще что-то ляпнешь что нибудь про космические полеты, например. Лучше уж Пушкина…

Так незаметно пролетел день, потом еще один, я рассказывал русскую классику, а Маша слушала, она вообще была благодарной слушательницей, не перебивала, задавала вопросы только в паузах, когда я останавливался перевести дыхание. Причем к литературным экскурсам неизбежно присоединялись и отсылы к истории, иначе как рассказать историю любви Маши и Гринева, не упомянув, кто такой Пугачев и вообще, зачем понадобился весь этот бунт, бессмысленный и беспощадный. Временами я запутывался и от недостатка знаний и от языковых трудностей, но Маша меня ободряла и сказала, что она узнала так много нового о России и у меня просто огромные знания, и что Россия – страна великой литературы и интересной, хотя и трагической истории. Мне было так хорошо с ней, что я не замечал хода времени и только оставшись один и поразмыслив над ситуацией, понял, что ничего хорошего из этого не выйдет: ну признаюсь я ей в любви, ну ответит она мне взаимностью и что? Дальше мы расстанемся и забудем друг о друге. А если не забудем, особенно я боюсь за Машу – она такая чистая и доверчивая, вдруг я ей жизнь сломаю своими признаниями?

Мне не спалось и я сел работать: написал письмо управляющему о том, что надо максимально задействовать все мощности, пока спрос на СЦ и ТНТ высокий, пусть не стесняется взять деньги со счета, а не использовать лишь одну прибыль от продаж. Каждый вложенный сейчас рубль принесет три, а то и пять в ближайшем будущем, пока нет конкуренции на рынке лекарств и ТНТ имеет хороший спрос (хотя Нобель демпинговать не будет – у него довольно высокая себестоимость динамита – одна эта земля, как она там называется, кизельгурская, что-ли, но, это неважно, главное, что это – дополнительные расходы на добычу и транспортировку, а мне никаких адсорбентов не надо – гони чистый продукт и все). Потом написал отчет об экспедиции до момента высадки Обручеву, дописать будет две минуты в Джибути по ее результатам и тоже уйдет до ближайшего русского консула. Из личного, обычной почтой, как и управляющему – письмо Лизе, чтобы не прекращала занятий микробиологией и биохимией.

Наконец, сделал то, о чем думал последние месяцы в связи с открывшимся мне ускорением истории и поворотом ее в новое русло, возможно, еще очень небольшим. Дело в том, что, после гибели Панпушко, я понял: есть некоторая предопределенность развития истории и кардинально сдвинуть ее никакому попаданцу не под силу, ну не запустим мы через сорок или пятьдесят лет в космос князя Гагарина, даже если из штанов выпрыгнем. Но вот подкорректировать события, видимо, можно. И одной из таких коррекций, возможно, является продление жизни Александра III, хотя бы на 5–7 лет. Может, Ники за это время поумнеет под папиным руководством и дров не наломает с Ходынкой, для начала, либо папА передаст престол Михаилу в обход бестолкового Ники. Попробую сыграть на мистике и откровениях. Напишу, что все мои изобретения – результат неких озарений свыше и было мне очередное озарение в Красном море. В связи с чем, прошу обожаемого монарха бережнее относится к своему здоровью, особенно после перенесенной в недалеком будущем «скучной инфлюэнцы», как говорил близким сам император в начале 1894 г., когда он на ногах перенес простуду и врачи даже диагностировали пневмонию. Это только потом, через полгода развился гломерулонефрит (скорее всего аутоиммунной природы, после недолеченной пневмонии, а вовсе не после катастрофы в Борках, где, якобы, царь держал крышу вагона, вот, мол и надорвался – ни о какой крыше не упоминала сама Мария Федоровна). И уж совсем открытием стало обнаруженное на вскрытии глубокое изменение сердца по типу кардиомиопатии – сердце царя представляло собой довольно тонкостенный мешок, плохо прокачивающий кровь, было ли это следствием аутоиммуной атаки, так же как и гломерулонефрит, сказать трудно даже в 21 веке, но то, что врачи во главе с «многомудрым» Захарьиным прохлопали – это факт. Конечно, я не стал всего этого писать, написал только что в холодное время года в 1893-94 гг возможна простуда, которая даст осложнение на почки, отчего царь умрет, а чтобы этого не было он должен слушать врачей, пусть рядом будет верный Вельяминов, он хоть и хирург, но поможет пригласить лучших нефрологов, но только не Захарьина, который лечил царя по телеграфу. Подчеркнул еще раз – пусть отнесется серьезно к той «инфлюэнце», которая его может погубить, и будет жить еще долго. Намекнул и на то, что Аликс больна и здорового наследника у нее не будет, мол, тоже видение мне было. Все это я написал самым верноподданическим стилем, запечатал в конверт, потом еще раз запечатал и написал «Его Императорскому величеству Самодержцу всероссийскому и прочая, и прочая, и прочая (тут я полностью привел титул для переписки) ЛИЧНО В РУКИ от посланника статского советника Александра Степанова. СЕКРЕТНО. Передам пакет для царя капитану перед отходом «Орла» с просьбой передать первому встреченному русскому консулу или послу для отправки дипломатической почтой в Петербург. Когда все мои откровения придут в столицу, я буду далеко в Абиссинии, где телеграфа нет, а для просьб разобраться на месте – так я и есть русский посланник (что же мне на себя самого жаловаться и меры принимать) и никто меня там в обозримом будущем не достанет и в психушку не отправит. Даже если французам в Джибути телеграмму отправят, то мне же ее и передадут.

От этих трудов устал и лег спать, а наутро чуть не проспал завтрак. Приведя себя с помощью верного Артамонова в порядок, отправился в ресторан. Народу было немного, все уже позавтракали и я сидел один в зале, попивая кофе. Подошел подпоручик Михневский, командир второй полубатареи и сказал, что две лошади пали и остальные чувствуют себя плохо, а днем им будет еще хуже и что делать, никто не знает. Вот ведь хорошо воспитанный ясновельможный пан, подумал я, – не видит, что ли, что начальник кофе попивает и нежным мыслям предаётся, а он мне про конский падеж: «вы офицер или как?», «только и можете, что безобразия нарушать!»[16]. Но вообще-то он прав – надо что-то срочно делать, а то за оставшихся два дня пути у нас конский падеж начнется. Узнал, что причина в жаре и духоте, значит, надо проветривать. Как на корабле устроена вентиляция? Ответ – воздухозаборными трубами, значит надо поставить трубы, сделав их из плотной парусины. Входное отверстие – против хода судна, выходное – в конюшню. Отправился к капитану, объяснил и через пару часов усилиями артиллеристов и судового плотника соорудили два больших прямоугольных парусиновых рукава на деревянном каркасе. Проверили – работает, в конюшнях стало посвежее, особенно с утра, когда воздух еще не прогрелся. Прошел по отсекам личного состава, люди, конечно, тоже страдают от жары, но они хоть могут посидеть в тени под тентом на корме, куда выходит коридор третьего класса и есть небольшая палуба, забранная сверху парусиновым тентом. Там, где гуляет публика 1 и 2 классов, тенты тоже есть и более просторно, поэтому им не приходится терпеть такие неудобства как тем, кто внизу.

Мы с Машей прогуливались по палубе, как пронесся возглас, что сейчас матросы будут ловить акулу. Павших лошадок приготовились сбросить за борт, а матросы приготовили здоровенный крюк, насадив туда большой кусок лошадиного мяса. Вот туши сбросили в воду и что тут началось за кормой! Как и другие пароходы, нас сопровождала целая стая акул, которые устроили кровавое пиршество. Вот одна из них попалась на крюк и, измотав рыбину, матросы стали подтягивать ее к борту. Но, как только они чуть вытащили из воды здоровенную акулью голову с зубастой пастью и собирались оглушить акулу деревянным бревнышком, а потом взять багром, она вывернулась и ушла, оставив незадачливых рыболовов с носом.

Матросы стали готовить новую снасть с наживкой, но Маше было неприятно это зрелище и мы прошли на нос корабля. Впереди были лишь воды Красного моря, которое было вовсе не красным, а изумрудно-зеленым. Где-то впереди была видна корма впереди идущего парохода и стелящийся за ним дым, в пределах видимости были еще несколько дымов – все же, Красное море, – это большой торговый тракт и судоходство здесь оживленное. Сегодня ветер, хоть и дует с берега, но не «из духовки», Маша сказала, что это не пустынный ветер, а с плато, поросших травой и кустарниками, поэтому он не такой горячий. Потом еще и посвежело, ветер усилился и даже опять появилась небольшая качка – море все-таки.

Вчера вечером мы долго стояли у борта и заметили, что вода светится, даже переливается мельчайшими огоньками – это какие-то фосфоресцирующие мелкие морские организмы давали синевато-зеленое свечение, переливающееся в волнах, создаваемых кораблем. Зрелище было необыкновенно красивым и мы долго стояли, наблюдая его. Маша была бы не против, если бы я обнял ее и даже поцеловал, но я помнил о своих ночных размышлениях и не давал ходу развивающемуся роману – зачем кружить голову бедной девушке, если послезавтра мы расстанемся? Отогнав эти печальные мысли, я попытался рассказывать что-то веселое, но получалось как-то слабо… Потом Маша сказала, что ей надо переодеться к обеду и мы договорились встретиться в ресторане. Я тоже сменил сорочку на свежую и поспешил в ресторан.

На лестнице столкнулся с держащимся за перила и пытающимся осилить подъем в ресторан упитанным англичанином с непременными бакенбардами на пропитом лице, в клетчатом пиджаке и брюках в полоску. Джентльмен был изрядно пьян, но все же сохранял вертикальное положение тела. Истинный three bottle man[17] – подумал я и обогнул гордого сына туманного Альбиона. Поднялся по лестнице, сопровождаемый пыхтением и ворчанием английского бульдога в человеческом облике. Только расположился, как услышал Машин крик, зовущий на помощь. Выскочил на палубу и увидел, что давешний клетчатый алкоголик крепко держит Машу за руку и куда-то пытается ее тащить, судя по кускам фраз, показать свою каюту. Рядом лежит сломанный зонтик, которым Маша, видимо, огрела джентльмена-ловеласа, но это в чувство его не привело. Я подскочил к клетчатому и громко и требовательно приказал оставить девушку в покое и вести себя прилично, на что англичанин свободной рукой попытался пихнуть меня в грудь. Тогда я ребром штиблета ударил его по верней трети голени[18], от резкой боли англичанин отпустил Машу, но, из-за того, что девушка упиралась и старалась отодвинуться от клетчатого джентльмена, когда он вдруг отпустил ее, то она непроизвольно сделала два шага назад, наткнулась на леер, а тут еще и пароход слегка накренило на волне – Маша перелетела через ограждение и упала за борт. Сбросив оставшийся штиблет, я швырнул за борт спасательный круг, висящий на стене надстройки и с истошным криком: «Человек за бортом», сиганул вниз.

Вошел в воду неудачно, вместо того, чтобы войти «рыбкой», в полете перевернулся на спину и шмякнулся задницей, подняв тучу брызг. Вынырнул на поверхность и где-то, метрах в пятидесяти, увидел Машу, которая отчаянно колотила по воде руками и ногами. Она же плавать не умеет! Со всей возможной скоростью я поплыл к девушке и схватил ее, когда, обессилев, она уже погружалась. Я подхватил ее подмышки, подняв Машину голову над водой и осмотрелся, лежа на спине (благо, море здесь соленое и лежать на воде можно без усилий, лишь немного «шевеля ластами». Пароход, похоже, еще не остановился, правда, на борту уже суетятся и готовят шлюпку к спуску. Так, а где наш круг – ага, вот он белеет, но до него добрая сотня метров. Маша пришла в себя, я крепко ее держал и шептал в ушко, что все хорошо, сейчас нас спасут, вот уже лодка идет (чего они там возятся, все – вроде как пароход встал, но до него как бы ни километр). Надо доплыть до круга и уцепиться за него, да вот форменная тужурка намокла и сковывает движения. Попросил Машу помочь мне ее снять и она помогла мне высвободиться из рукавов. Теперь можно плыть к кругу, попросил Машу держать меня за шею, только не придушивать, ногами не болтать, только держаться у меня на спине. Вот умница, все правильно делает, и от юбки своей успела избавиться, а то это – как плавучий якорь. И вот, потихоньку, мы доплыли до круга и уцепились за него. Что там со шлюпкой? Прошла уже половину расстояния…

Что тут делают здешние обитатели с высокими плавниками? Вроде пока, тьфу-тьфу, не видно. Пожалел, что оставил кобуру с пистолетом, впрочем, в ресторан я ее никогда не надевал, только иногда, во время стоянок, когда возможны были нападения извне. Здесь бы она пригодилась, хотя, что такое свинцовая пулька здоровенной рыбине… Нет не будем думать о рыбах, они в аквариуме, а здесь их вообще нет… Стал развлекать Машу, рассказывая ей сказку о Золотой рыбке (опять про рыбку, ну куда тут без них, но в сказке рыбка добрая). Как-то дошло, что «жили старик со старухой у самого синего моря ровно тридцать лет и три года», так им по пятьдесят где-то было, всего-то. Ну, пока на автомате бормотал из Пушкина, перейдя на Лукоморье, у которого дуб зеленый и кот по кошачьим делам куда-то ходит налево, тут и шлюпка подошла, судя по запыхавшимся матросам, они выжимали максимально возможную скорость. На носу стояли Нечипоренко и Артамонов со Смит-Вессонами, видимо, тоже собрались настрелять рыбок на ужин. Убрав револьверы, они сначала помогли забраться в шлюпку Маше, а потом наступила моя очередь. Подтянуться и перевалиться через планширь, как делают всякие «морские дьяволы» из спецназа ГРУ, мне не удалось, хорошо, что Нечипоренко подхватил за рубаху и помог перебраться в шлюпку. В последний момент, поглядев в воду, увидел промелькнувшее в прозрачной воде торпедообразное тело, или это только показалось? Все, теперь уже позади «акулы-каракулы»[19], будь они неладны.

Сижу на передней банке[20], обняв Машу за худенькие плечи, она плачет и ее бьет крупная дрожь (отходняк пришел). Артамонов и Нечипоренко деликатно отвернулись к корме шлюпки. Глажу Машу по мокрым волосам и шепчу ей в ухо всякие успокаивающие глупости, вскоре она затихает и замирает, прижавшись ко мне. Вот и борт «Орла», спустили пассажирский трап. Подъесаул кричит, чтобы сбросили одеяло или плед и вниз летит серое солдатское одеяло. Завернув Машу в одеяло как ребенка, Нечипоренко ловко, не держась за поручни, поднимается по ступенькам трапа, следом за ним я, сзади подстраховывает Артамонов. Наверху Нечипоренко передает Машу женщинам из пассажирок парохода, которые отводят ее в каюту. Нечипоренко сказал, что англичанину уже казачки начистили физиономию, купчик он какой-то, из Бомбея, так что вызывать мне его не резон. Вообще-то, к его оправданию, это он поднял тревогу, так как на палубе никого не было: ввалился в ресторан и заревел почище пароходного гудка: «Хелп, хелп» и рукой машет за борт. Выскочили на палубу, а там только вдали что-то на воде и белый круг спасательный плавает. Пароход-то сразу не остановишь и не повернешь, пока к капитану добежали, объяснили, да лодку спустили на воду, вот время и прошло. Клетчатого англичанина расспросили, он и не запирался, говорил, что он виноват, слезы лил, правда, кто-то из казачков ему фонарь под глазом успел поставить. Ну, слава богу, все благополучно закончилось и акулы не тронули (с чего бы: может, сытые после конины были, а может, здесь их территория охоты кончалась, все же к проливу подходим…). Поблагодарив казака за помощь и сопровождаемый верным Артамоновым, добрался до каюты. Денщик уже принёс мои штиблеты, что я успел скинуть перед тем, как прыгнуть за борт (штиблеты, они без шнурков, поэтому один слетел при ударе, а второй – я сам сбросил одним движением ноги). Иван Ефремович забрал мокрую одежду, я отмылся, как мог, от соли в тазу и натянул чистое и сухое. Теперь и меня некоторый «отходняк» достал, поэтому принял сто граммов коньяку – полегчало, а потом – заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Набросил оставшуюся мундирную тужурку с кантами военного ведомства (сюртук-то я утопил) и вышел на палубу. Увидел прогуливавшегося доктора и поздоровался.

– Что, не спится, Александр Павлович? – участливо, но с некоторой долей иронии спросил наш эскулап. – Думаете, кого бы еще спасти? Теперь вы, как рыцарь, спасший красавицу от чудовищ, просто обязаны на ней жениться.

– Да я бы не против, но она ведь иностранка, да и что ее отец скажет?