Адъютант согласно кивнул. Было ясно, что посылать одиночные самолеты — убийство.

— Каковы наши пригодные к использованию силы? — спросил Майкл.

— Сейчас восемь самолетов: четыре основательно покалечены. Если так пойдет дальше, апрель предстоит кровавый.

— Ну хорошо, — кивнул Майкл. — Переделаем старое расписание. Сегодня можно успеть сделать еще только два вылета. Все восемь машин. В полдень и в сумерки. Новичков по возможности держите в стороне.

Адъютант делал заметки. Сосредоточившись на новых обязанностях, Майкл заметил, что у него перестали дрожать руки и он уже не такой серый.

— Позвоните в штаб и предупредите, что мы не в состоянии постоянно накрывать весь сектор. Спросите, когда можно ожидать подкрепления. Передайте, что шесть новых батарей переместились… — Майкл прочел координаты по своему планшету, — и сообщите также, что я заметил усовершенствование у «цирковых» самолетов. — Он описал перенос радиатора двигателя. — Сообщите, что, по моей оценке, у бошей в распоряжении фон Рихтгофена около шестидесяти таких новых «альбатросов». Потом позовите меня, и мы поработаем над новым расписанием, но предупредите парней, что в полдень вылет всей эскадрильи. А теперь мне нужно побриться и умыться.

К счастью для Майкла, в течение целого дня ему некогда было думать о смерти Эндрю. Он участвовал в обоих вылетах в составе поредевшей эскадрильи, и, хотя сознание, что в их сектор прибыл немецкий «цирк», действовало всем на нервы, патрулирование прошло спокойно, без происшествий. Не встретили ни одной вражеской машины.

Когда в сумерках они приземлились в последний раз, Майкл взял бутылку рома, отнес туда, где Мак и его команда механиков при свете фонарей работала над поврежденными SE5a, и провел с ними час, подбадривая, потому что все были подавлены и встревожены дневными потерями, в особенностью гибелью Эндрю, героя, которым все восхищались.

— Он был хороший человек. — Мак, в смазке по локти, поднял голову от мотора, над которым работал, и принял протянутую Майклом кружку рома. — Настоящий хороший человек был майор. — Он говорил от лица всех. — Такого не часто встретишь, нет, не часто.

Майкл поплелся обратно в сад. Глядя на небо сквозь ветви деревьев, он подумал, что завтра погода будет летная. И страшно испугался.

— Я потерял его, — прошептал он. — Потерял мужество. Я трус, и моя трусость убила Эндрю.

Это понимание весь день жило в глубине его сознания, но он его подавлял. А теперь, когда Майкл взглянул правде в глаза, он почувствовал себя охотником, загнавшим в тупик раненого леопарда.

Ты знаешь, что зверь здесь, но когда оказываешься с ним нос к носу, все равно кишки от страха превращаются в кисель.

— Трус, — сказал он вслух, бичуя себя этим словом; он вспомнил улыбку Эндрю и шотландский берет, лихо сидящий на голове.

«Выше нос, мой мальчик!»

Ему почудился голос Эндрю, но он сразу увидел, как тот падает с неба с горящим зеленым шарфом на шее, и руки снова задрожали.

— Трус, — повторил он. Боль стала слишком невыносимой, чтобы терпеть ее в одиночестве; Майкл заторопился в кают-компанию, спотыкаясь и едва не падая.

Адъютант и пилоты, некоторые еще в летных комбинезонах, ждали Майкла. Обязанность старшего офицера — начать поминки, таков ритуал эскадрильи.

На столе в центре кают-компании стояли семь бутылок виски «Джонни Уокер» с черным ярлыком — по одной на каждого недостающего пилота.

Когда Майкл вошел, все встали — не ради него, а в знак уважения к погибшим.