— В яком ще альбомчике? — разыграла Пудетская удивление и тут же почувствовала неладное в своем отрицании. Альбом видели работники КГБ и, выходит, сказали этому следователю…
Недоуменный вопрос все же вылетел, и Ковалев отреагировал на него так, как советовал подполковник Шиленко:
— Забыли? В цветастый платочек завернут.
— А-а, — в некотором замешательстве протянула Пудетская. — Был недзе. Пошукаю.
Она ушла в другую комнату. С альбомом вернулась после длительной задержки. Видно, далеко был припрятан. Сказала:
— На́што вам? Ничего интересного. Едно глупство.
В целом Наталья верно оценила свой альбом — ерунды там хватало. Заполнялся он, похоже, с Натальиных этак лет пятнадцати. Слюнявые стишки, картинки из журналов, афоризмы о любви, всякие приметы. Позабавил Ковалева наговор:
«Из-под правой ноги, из-под самой пятки, нужно вырвать клок травы и положить ее под матицу, приговаривая такое заклинание: «И как трава сия будет сохнуть во веки веков, так чтоб и он раб божий (назвать имя) по мне рабе божей (назвать имя) сохнул душой и телом и тридесятью суставами…»
Неизвестно почему, но Ковалев был убежден, что «след в альбоме», на который намекал подполковник Шиленко, — это фотография Мидюшко. В альбоме фотографии не было. На другое наткнулся Александр. И это другое называлось «экспромт». Фамилия Прохора Мидюшко под четверостишием написана четко.
Ого, он еще и поэт! Что же, интересно, сочинил будущий американский агент? А вот что:
«Пусть в любые неизведанные дали меня несет суровый, сложный век. Так жить хочу, чтобы потом сказали: «Да, был он человек!»
От экспромта у Саши Ковалева нижняя губа полезла на верхнюю. Ткнул пальцем, показал. Матусевичу. Тот прочитал. Привыкший к общению со всякими отбросами, довольно равнодушно прокомментировал:
— Что тут особливого? У нас один подонок из подонков, много раз судимый, не раз от политуры загибался, в сарцире КПЗ повесился. На стене нацарапал: «Жил Васька человеком и умирает человеком».
Наталья расширенными глазами уставилась на Матусевича. Ковалев спросил у нее:
— Наталья Сергеевна, а фотография Мидюшко не завалялась где-нибудь?
— Ад-дкуль? — пролепетала не пришедшая в себя Пудетская.
Тут Наталья не врала. Пристрастие к фотографированию было распространено среди карателей, но Мидюшко им не страдал. Мужик он был дальновидный.
Ковалев поднялся, чтобы распрощаться. Матусевич повернулся к Наталье:
— Нет фотографии Мидюшко — свою бы дала. Из тех, что Пискунов-Покровский делал.
Щеки, шея, уши Натальи полыхнули краской, в глазах появилось такое бешенство, что казалось: еще минута — и она исцарапает старшину до костей.