– Ни хрена не втыкаются, блин, – цыкнул зубом Рябов.

– Ты учишься, потому что так положено, – теперь Оберст склонился над Роммелем. – И вкалывать пойдешь, как папа Карло, потому что все дрючатся, и тебе надо, как все. Встанешь к станку, отпашешь, вечером бухалово, женишься, дети сопливые, снова бухалово, и забудешь, кем ты мог быть.

– А кем он мог быть? – ядовито скривился Мюллер. – Профессором, что ли?

– Уж всяко не дворником! – рыкнул Оберст. – Я не могу обещать вам легкой жизни, но одно могу обещать твердо: после того как мы победим, после того как мы скинем гнилое правительство абрамовичей, каждый из тех ребят, кто сегодня отдает молодость борьбе, займет достойный пост в руководстве. Мы вышвырнем взяточников и воров, пошлем рубить лес гомосеков, извращенцев, алкашей, из которых и состоят сегодня наши районные и городские власти! Обновленная страна будет нуждаться в тысячах новых директоров и администраторов.

– А если мне футбол нравится? – загудел Лось. – Я вот сам не очень играю, но болею и с «Зенитом» ездил…

«Будешь собирать ребят в команды…»

– Нравится футбол – будешь собирать талантливых ребят в команды. Не нужны нам черномазые в российских клубах, у нас полно замечательных игроков, но их зажимают!

– А куда идти-то? – растормозился, наконец, Роммель. – Не в институт же! Это, вон, у евонной матушки бабло есть, институт купить, – и он махнул в мою сторону. Видно, в падло Роммелю было с Оберегом тереть, решил стрелки на меня перевести.

Я за маманю на Роммеля даже не обиделся. А фигли обижаться, если так и есть? Бабло у моих стариков водится, только мне насрать. Оба мне мозги выклевали своей вонючей болтовней. Как припрутся вечером, деньги с точек соберут – только и слышно, какие хачи все подонки, как они лучшую торговлю подмяли, а нашим ни вздохнуть, ни пернуть. И что скоро ларьки закрыть придется, а еще лучше – поджечь, чтобы ублюдкам бакинским не достались, и кассы разбить, и весы…

Короче, млин, я эти базары и так каждый день слышу. Не то чтобы я черепов ненавидел, вовсе нет, даже наоборот. Просто они задолбали, каждый день – одно и то же. А если честно… Но об этом я ни с кем базарить бы не стал. Если честно, я к мамане несколько раз подкатывался, с тех пор как стал видеть сны всякие страшные, или там, слова угадывал, но ни хрена не добился. Матери вечно некогда, ей бабло надо с точек собирать… Впрочем, я Оберсту еще раньше о семье рассказал, поэтому на гундоса Роммеля мне положить было.

– Институт? – обрадовался Оберст. – Великолепно! Институт – это то, что надо. Книжки там будете читать, много книжек, песни распевать. Еще, пожалуй, с негритосами породнитесь, вместе, в обнимку споете! Славное, млин, студенчество только тем и занято, что с черножопыми песни распевает. И ты бы туда хотел, да?!

Оберст упер руки в подлокотники роммелевского стула, так что тот теперь, даже если бы захотел, не сумел бы убежать.

– Ты не хочешь думать, ты пропиваешь мозги, – отчеканил Оберст. – Не хочешь думать, зачем тебе колледж, зачем институт. Позовут в армию – наденешь сапоги и побежишь вшей кормить. А кому от этого лучше, тебе наплевать. И тебе наплевать! – развернулся он к Мюллеру. – Я вам расскажу, но не всем, не всем. Рябов?

– Я! – подпрыгнул здоровяк.

Ох, мне точно кошка лапкой по щеке провела. Ну до чего же в кайф, когда вот так, четко, но никого не гнобят, а напротив, уважительно…

– Рябов, проводи!

Рябов отодвинул засов совсем на другой двери, не на той, через которую мы вошли. За дверью оказалось мокрое крыльцо и задний двор.

– Мы никого не держим, – миролюбиво сказал Оберст. – Но просто так укрывать малолетних дураков я не намерен. Здесь вам не детский сад. Или с нами, или сами по себе.

Фрица и Мюллера конкретно заплющило, но оба остались. Я так и знал, что останутся. Еще я про себя подумал, что непременно приведу Томаса и Ильича. Лишь бы Ильич бросил пить. Он ведь нормальный пацан, Ильич, не мудило вроде Шварца…

Что же за хрень сегодня ночью снилась?..