— Дуэйн и Джордж любили джаз?

— Не знаю, о музыке мы никогда не разговаривали.

— Упоминали они когда-нибудь о грабеже и о человеке лет тридцати со следами ожогов на лице?

— Нет.

— Был кто-нибудь из них задвинут на животных?

— Нет, только на других парнях.

— Свободен, — сказал Дэнни и сам пошел из студии. Парень пристально смотрел ему вслед.

На площадке уже никого не было, смеркалось. Он шел к воротам, когда его окликнули:

— Послушайте, офицер. Можно вас на минутку? Дэнни остановился. Лысый человек в тенниске и брюках гольф вышел из будки для охраны и протянул руку:

— Герман Герштейн. Я здесь главный. Юрисдикция города. Дэнни пожал Герштейну руку:

— Апшо. Детектив службы шерифа.

— Я слышал, вы интересуетесь моими сценаристами? Так?

— Меня интересует Дуэйн Линденор. Его убили.

— Плохо дело. Мне не нравится, когда моих людей отправляют в бессрочный отпуск без моего ведома. В чем дело, Апшо? Вы не смеетесь.

— Это не смешно. Герштейн прочистил горло:

— Каждому — свое. Не смешно — не надо, у меня для этого есть комики. Пока вы не ушли, хочу вам кое-что сказать. Я сотрудничаю с большим жюри, которое расследует коммунистическое влияние в Голливуде, и мне не желательно, чтобы посторонние копы ходили здесь и выспрашивали. Понимаете? Национальная безопасность важнее мертвого сценариста.

В ответ Дэнни съязвил. Из принципа:

— Мертвого сценариста-гомосексуалиста. Герштейн оглядел Дэнни:

— А вот это действительно не смешно, потому что никакого гомика, если известно, что он гомик, я ни под каким видом не допущу в свою студию. Никогда и ни за что. Ясно?

— Яснее ясного.