— Итак… — подытожила она, — ни одна команда пока не приблизилась к грани истины?

Репетто покачал головой.

— Пока нет. Но правила «Автоверсума» — простейшее объяснение тридцати двух атомов почти по любым критериям.

— Для нас простейшее. В окружении ламбертиан нет ничего, что побудило бы их мыслить в терминах клеточных автоматов.

— В их окружении нет ничего, что побудило бы их думать в терминах атомов, — заметила Земански.

— Пусть так, но древние греки додумались до атомов, но не изобрели квантовую механику.

Мария не могла представить, чтобы люди доиндустриальной эпохи могли придумать клеточный автомат даже в качестве математической абстракции, не говоря уже о гипотезе, что такой автомат может представлять собой вся вселенная. Космологические теории, изображающие вселенную в виде заводного механизма, появились с изобретением часов; компьютерные космологии — после создания материальных компьютеров.

Человеческая история, однако, явно не могла послужить путеводителем по ламбертианской науке. Здесь уже разработали ньютонову («заводную») модель планетной системы. Насекомым не требовались артефакты для указания пути. Мария поинтересовалась:

— Эта эстетика, определяющая приемлемость научных теорий… Вам удалось картировать её нервные структуры? Можете воспроизвести критерии?

— Да, — подтвердил Репетто. — И думаю, я знаю, о чём вы сейчас спросите.

— Так вы создали собственные версии теории клеточных автоматов для ламбертиан? Испытали их ламбертианской эстетикой?

Репетто скромно наклонил голову.

— Да. Конечно, мы не моделировали весь мозг — это было бы чрезвычайно неэтично. Но прогнали симуляции пробных танцев на нервных моделях ламбертиан, не обладавших сознанием.

«Модели ламбертиан, моделирующих „Автоверсум“».

— И как всё прошло?

Репетто поколебался.

— Пока результаты неоднозначные. Ни одна из сконструированных мною теорий не сработала, но дело сложное. Трудно сказать, формулирую ли я гипотезу именно так, как это сделали бы ламбертиане, и включил ли все значимые поведенческие тонкости в бессознательную модель.

— Но надежда есть?

— Трудно сказать.

Мария это обдумала.